— Сука! Русская б….! — рычал волком Идрис и терзал почернелыми пальцами с грязными ногтями её молодое белокожее тело.

Остальные, ожидая своей очереди, ревели и завывали рядом, держа под прицелами автоматов стоящих на коленях посреди двора родителей девушки. Мать завалилась наземь и тихонько скулила, скребя пальцами сухую пыльную землю, а отец лишь тупо смотрел перед собой бессмысленными и невидящими глазами.

Так Султан Садаев сделался хозяином на этом дворе, где жил отныне сам и держал своих первых рабов, которые почти год выбивались из сил, возводя новое жилище хозяина. Старенький дом снесли — на его месте был построен просторный двухэтажный особняк из белого кирпича.

Однако Султану этого показалось мало, и новый дом быстро обрастал пристройками, словно древесный ствол грибами. Рабы надрывались от зари и до темна, роя подвалы и погреба, таская вёдрами песок, мешая цементный раствор, и кладя кирпичи.

Первым из них стал русский парень из соседней станицы, которого, встретив однажды на улице, Султан под дулом автомата привёл к себе на двор и посадил там на цепь. Это он выкопал там глубокий зиндан и обложил его стены кирпичом.

Вскоре к нему прибавились ещё два невольника: кряжистый русский мужик из Грозного — бывший заводской рабочий, и полудикий ногаец-пастух, захваченный где-то в степях на севере, у дагестанской границы. Они выполняли по дому всю грязную работу, таскали воду, месили цемент. Иногда Садаев сдавал их в аренду соседям, которым тоже требовались невольники для своих бесчисленных строек.

Когда началась война, старший сын Султана Асланбек подался в боевики и был убит в Грозном, в январе 1995-го в боях за консервный завод. Второго сына Тимура отец отправил учиться в Россию, и, заплатив большую взятку, пристроил в один из московских вузов. Обнищавшие бедствующие преподаватели оказались падки на деньги, поэтому учёба давалась молодому чеченцу легко — он покупал практически всё и всех. Свободного времени у него было много, и он помогал в делах дальним родственникам, которые давно уже перебрались в столицу и теперь владели несколькими ресторанами и публичными домами.

Сам Султан воевать за Ичкерию не пошёл. И вплоть до вывода российских войск в конце 1996-го года он безвылазно просидел во Внезапной, охраняя своё хозяйство.

Рабов, правда, пришлось отправить к родне в горы. Султан всё же побаивался держать их здесь, в станице, через которую то и дело проходили войсковые колонны. Потом, когда война закончилась, он затребовал рабов назад, однако двоих недосчитался. Ему сказали, что парень ухитрился бежать, и его будто бы спасли от погони десантники, стоявшие на высоте неподалёку от аула. А мужик из Грозного якобы погиб под бомбами во время авианалёта.

Султан не больно-то поверил родственникам. Ему показалось, что те обманывают его: сами продали рабов втихаря, а теперь вешают лапшу на уши. И он затребовал за невольников компенсацию деньгами. Родственники долго торговались, но, наконец, вместо денег, поднесли ему в дар двух других — азербайджанца из Дербента, бывшего железнодорожного работника, и кабардинца, похищенного в Нальчике ещё около года назад. Азербайджанца потом удалось выгодно отпустить за выкуп, ибо неожиданно выяснилось, что он был никаким ни рабочим, а коммерсантом и, к тому же, имел богатых родственников в Баку. Султан получил за его освобождение тридцать тысяч долларов. Узнав об этом, садаевская родня бесилась от досады. Кабардинца вскоре тоже выкупили, но «всего» за пятнадцать тысяч.

На эти деньги Султан купил в Москве квартиру и пристроил в столичный вуз свою единственную дочь. С тех пор она жила там под присмотром старшего брата. Третий сын Гаджимурад остался в станице при отце и теперь надзирал за рабами.

Ногайца Султан подарил на день рожденья своему двоюродному племяннику. Потом, правда, сильно сожалел о такой щедрости. Ногаец был двужильный и, несмотря на плохую кормёжку, работал за двоих. Вместо него вскоре были куплены по дешёвке старик-украинец и молодой осетин, которого захватили под Владикавказом ещё осенью 1992 г. и потом продали из Ингушетии в Чечню. И, наконец, две недели назад, Султан купил Станислава — русского солдата, попавшего в плен летом 96-го, в Аргунском ущелье.

Солдат был контужен в бою, задет гранатным осколком и, сорвавшись со скального уступа, пролетел метров десять вниз. Там его, лежащего без сознания на камнях, и взяли боевики. К счастью, автоматный приклад, на котором были тщательно вырезаны пять зарубок по числу убитых им чеченцев, взрывом разнесло в щепки. Иначе боевики, пожалуй, добили бы его тут же. Поначалу они надеялись обменять его на кого-нибудь из своих пленных, а потому не мучили, сносно кормили и даже лечили.

Однако обмен сорвался, так как пленный чеченец попытался бежать, но был застрелен часовым. А вскоре армию из Чечни вывели. И на сгинувшего невесть где младшего сержанта, мотострелка Станислава Иванова из глухой новгородской деревни командованию было наплевать. Он числился в «пропавших без вести».

Чтобы выручить за него хоть что-то боевики решили продать пленника Султану. Тот как раз подыскивал себе молодого раба, поскольку замыслил возводить ещё одну пристройку, а сил измождённого старика и худосочного, болезненного осетина на это явно не хватало.

К весне 1997-го Станислав оклемался и уже мог работать. Он был рослым, жилистым парнем, отчего-то попавшим в пехоту вместо десанта. В его ясном, незатравленном взгляде, в крепких крутых плечах и тугой, словно плеть, фигуре, сразу угадывались мощь, выносливость и сила.

Однако Султан долго торговался с бородатым боевиком, надеясь сбить слишком высокую, на его взгляд, цену.

— Вы же всё равно нормально его не лечили. Вдруг он подохнет скоро? — вопрошал Султан.

— Не подохнет, за слова говорю.

— Да ты откуда знаешь? Врач, что ли?

— Э, отвечаю, он только контуженый, — настаивал боевик. — Да и то слегка. Не было у него раны — так, царапина от осколка. Матерью клянусь. Видишь, даже не заикается.

— Он же с обрыва упал. То есть, по любому здоровым быть не может. Откуда я знаю, как он будет работать? Мне дом строить надо. Нет, ты уж уступи в цене.

— Больной, говоришь? — усмехнулся тот. — Э, Стас, сюда иди.

Станислав, сидевший в это время на земле, метрах в десяти от торговавшихся чеченцев, встал и нехотя подошёл.

— Камень подними, — коротко приказал боевик.

Станислав схватил обеими руками здоровенную глыбу, валявшуюся тут же в пыли, и довольно легко поднял её прямо над собой. Ты была раза в два больше его головы. Подержав почти минуту, он опустил руки и небрежно бросил её под ноги. Султан невольно фыркнул от взметнувшегося вверх облака пыли.

— Осторожно, ишак, — проворчал боевик. — Вот видишь, я сам такой камень еле-еле поднять смогу. А этот спокойно поднял, — продолжал он, обращаясь уже к Султану. — Так что я тебя не обманываю. С такой силой его вообще в ВДВ должны были призывать. И тогда бы он в два раза дороже стоил.

— Да и так дорого.