чрезмерное внимание подействовало на меня. Я, почувствовал, как у меня поднимается температура. Мои щеки покраснели, лоб стал горячим, я стал весь дрожать.

— Ну, что вы молодой человек, — сказал мне Юрий Алексеевич и по-отечески обнял, — не нервничайте. Вы сделали великое дело. Теперь уж вам можно и обзаводиться семьей. — Он не знал, кто такая Наталья Михайловна и воспринял ее как мою невесту.

Евгений Фоков также был на моей защите, и на ласки, адресованные мне Кустиной, реагировал враждебно. Я опасался, что Евгений меня не простит. Он, когда я сближался с Натой, ревновал ее ко мне.

В знаменательный для себя день я не допускал никаких ссор и надеялся, что Евгений, Ната и я уйдем вместе, но мой друг не дождался окончания мероприятия и убежал. Мне пришлось самому провожать Кустину. Она пыталась меня затащить к себе в квартиру, говорила, что Владимира нет дома:

— Юра, он снова уехал в свою чертову командировку! Зайди хоть на минуту: я хочу, чтобы ты почувствовал, как я рада твоей защите. Я знала, что ты далеко пойдешь. Быть тебе доктором…

Я еле от нее отбился, добравшись до вокзала, тут же позвонил Фокову. Трубку взяла Лидия Ивановна. Она поздравила меня с успешной защитой. О Жене она сказала, что он уже спит. Мне не верилось. Он наверняка лежал в темноте с открытыми глазами и мучил себя. Уж кто-кто, а мой товарищ был горазд — мог из мухи сделать слона — жизнь его без самоистязаний ничего не значила.

Справившись о том, что Евгений уже дома я тут же о нем забыл и отправился в свой «оазис», представлявший собой улицу-село. Я, как тот рак-отшельник спешил спрятаться у себя в раковине-доме, находя успокоение от всех — каких бы то ни было невзгод.

Он — «оазис» меня встретил тихо. Окружавший город, казалось, все забрал себе. Не было того, что раньше. Увеселительное учреждение — дом культуры был закрыт. Сельское хозяйство также было свернуто. Отец уже не работал на ферме: успел уйти, еще до развала села, на пенсию.

Улица — село была в темноте. Фонари на столбах не горели. Свет давали редкие окна домов, где люди не спали. Эти самые дома вдруг стали низкими, приплюснутыми. Еще свет исходил от ближайших высоток.

От станции я довольно быстро добрался до дома. Мне это было сделать легко: дорогу знал наизусть, мог одолеть ее даже с закрытыми глазами.

Мои родители не спали. Они ожидали меня. Я их на защиту диссертации не пустил. Мне не хотелось при них вдруг оказаться дураком. Я боялся неожиданностей.

Едва стукнула калитка, и я вошел во двор, как из дома на крыльцо вышел отец.

— Ну, как успехи! — сразу же задал он мне вопрос.

— Нормально! — ответил я. — Защитился, пошли в дом — расскажу все!

Мать, увидев меня, принялась накрывать на стол, но я кушать не хотел и отказался. Она сказала:

— Ну, я хоть чайник поставлю, а ты давай рассказывай!

— А что рассказывать? На диссертационном совете я вел себя прилично. Доклад у меня получился что надо — не затянул — вложился в отведенное мне время. Не зря, когда готовился, четко его вымерял по минутам. На вопросы членов совета также ответил без каких-либо задержек и обстоятельно. Я собой доволен. Доволен, чрезмерно, — сказал я. И это было правдой. Меня беспокоил друг. Зря, он так поступил. Не культурно с его стороны. Зачем убежал, не дождавшись окончания мероприятия. Не мог, хотя бы в такой знаменательный для меня день отодвинуть свои обиды. Я ведь на Нату не претендовал. Он об этом знал.

Родителям о нашей размолвке я ничего не сказал. Знать им о том было необязательно. С Фоковым я должен был разобраться сам. Он меня подтолкнул к поступлению в аспирантуру. Правда, сам учиться не стал. Учеба его не волновала лишь только одна Кустина. И вот теперь она стала для нас яблоком раздора.

11

«Наташа-Наташа!»— размышлял я, не понимая, от чего у нее не заладилась жизнь. Ее отец Михаил Ромуальдович всегда называл меня женихом. Я, наверное, и должен был стать ей мужем. Девушка опрометчиво поступила с самого начала. Так, наверное, бывает. Сделай один неверный шаг и любой другой — неправилен.

Однажды ее муж красавец Владимир из командировки не возвратился. Нашел себе на стороне женщину и остался у нее жить.

Фоков сиял. Я давно его не видел таким — наверное, лет сто.

— Я же говорил, — кричал он мне, — она будет моей.

Я, про себя подумал, а почему бы не моей. Подумал так, мельком и тут же отогнал мысль прочь, лишь только заметил черноту на лице у Жени, которую даже не устраняла улыбка. Он, наверное, почувствовал исходящую от меня опасность и приготовился к отражению любых с моей стороны мероприятий на сближение с Кустиной. Нет, я не должен был засматриваться на Нату. Фоков не переживет. Это с моей стороны будет предательством. А черт с ней, — решил я. Пусть что хотят то и делают. Мое дело сторона. Я выбрал науку, в науке и останусь. А Нату я оттолкну от себя.

Я выстоял. Отдал Нату Фокову. Он зачастил к ней и крутился рядом, не только на работе, но и дома, у нее на квартире. Дочки Натальи Михайловны к нему привыкли и были от него без ума. Ната и меня приглашала к себе в гости. Я, игнорировал ее, ссылался на дела.

Мать едва только узнала, о том, что Кустина снова живет одна, стала Христом Богом заклинать меня:

— Юра, не смей. Не смей с ней водиться. Она тебе не пара. Неужели ты не найдешь себе девушку? Да они от тебя должны не отходить. Вон, посмотри к нам соседская девочка Юля заходит. Правда, тебя никогда не бывает дома. Тобою интересуется, расспрашивает у меня. Что и как? Она еще молода. Но девочки быстро растут. Глядишь, и невеста. Ты, ведь после защиты диссертации завидный жених. У тебя должность — заместитель заведующего лабораторией — ты начальник, зарплата приличная. Зачем, зачем тебе нужна разведенная женщина и при том не одна, а с выводком. У нее же дети?

— Мам, да не беспокойся ты обо мне, все будет хорошо!

— Как же не беспокоиться? Что я без глаз, не вижу? Ты, да еще твой друг Женя — вы вокруг нее как дурачки крутитесь. Бросьте ее. Я вот Лидии Ивановне позвоню. Я ей все скажу.

Мать позвонила.