– Помню, – ответила я.

Это сложно забыть. Я крутила диск и смотрела на часы с кукушкой, висевшие над дверью. С тех пор я ненавижу часы с кукушками, с шишечками, с боем. Эльза сидела рядом и отсчитывала секунды. Когда она волновалась, то всегда считала – даже яйца всмятку варила под счет. Как метроном. Неумолкающий. Тетя Эльза любила яйца всмятку – только такие и ела, а сваренные вкрутую доставались мне.

Вот и сидя напротив, она отсчитывала секунды. На восемь счетов. Я слышала ее: «Шесть, семь, восемь, и‑и‑и… раз, два, три…» Мы звонили по двум телефонам – в Марьину Рощу и Марку, но слышали только протяжные гудки.

– Ты все знаешь, скажи мне, – просила Эльза маму.

– Скажу, мне нужно только кое-что уточнить, – отвечала она.

За это время она нашла адвоката, который вел дело о признании Людмилы Ивановны недееспособной.

* * *

– Совсем мальчишка. Без мозгов. Представился Дмитрием, но тут же признался, что его мама называет Митей, а Наташа звала – Митечкой. Она встретилась с ним в кафе и наверняка сразила наповал. Он в нее влюбился. Я же говорю, без мозгов совсем. Митя был готов сделать для нее все, что угодно. Наташа ему рассказала про дочек и про то, что ей не хватает мужского плеча, что вся надежда только на него, на Митечку – такого сильного, уверенного, умного. Наташа была из породы тех женщин, которые после родов не толстеют, а худеют. В те годы это не считалось достоинством – субтильная худоба, прозрачная кожа, торчащие ключицы… Но такая красота привлекала, манила, завораживала. Мальчик был готов ради нее на все.

Я пыталась его оправдать. Он был влюблен и искренне считал, что делает добро. И помогает. Знаешь, я с ним встречалась – розовощекий, в водолазке, у него даже щетина не пробивалась. В очках. Такой тютя, вырвавшийся из-под материнской опеки и попавший в сети опытной женщины, от которой потерял голову. Ему еще повезло, что Наташа его на себе не женила, а ведь могла. Он был такой восторженный, эмоциональный и очень обидчивый. Его нужно было хвалить, говорить, что он хороший мальчик… Я ему все рассказала – про Наташу, про Марка, про Людмилу Ивановну, а он как упрямый баран твердил, что не верит. И головой мотал. Нет, не баран, барашек. Даже кричать на меня стал, что я оговариваю Наташу, его Наташу. Мне стало жалко этого Митю – не ту профессию он выбрал. С такими алыми щеками ему в адвокатуре делать нечего.

Эльза попросила меня пригласить Митю к нам, в квартиру. Она хотела его увидеть и поговорить.

Митя приехал – с тортиком. Видимо, так его научила мама – в гости без гостинца приходить неприлично. Но настроен был воинственно. Встречать его вышла Эльза. Хотя, что я говорю – не вышла, выплыла. Она сделала тугой пучок, ярко накрасилась. Черная водолазка и черные брюки – Эльза умела себя подать. Даже я рот раскрыла от изумления. Она была звездой, невероятной красавицей – натянутая спина, узкие бедра, длинные ноги. А руки – она наливала чай так, что Митя не сводил с нее глаз. Завораживающая красота.

Чтобы Митя смог дышать, пришлось ему налить коньяка. И через полчаса его развезло – он совершенно не умел пить. Юный адвокат лежал на коленях у Эльзы, она гладила его по голове, а он рыдал, как младенец. И естественно, признавался в любви. Самой настоящей. Теперь он был готов на все уже ради Эльзы, этой нимфы, которая удостоила его своим вниманием. А я смотрела на них и спрашивала себя – за что мне такое? Почему у меня все клиенты не как у всех? И почему мне так плохо? Я знала, что этот Митя по недоумию совершил ошибку, но расхлебывать ее предстояло мне. Если человека признали недееспособным, нужно свернуть горы, чтобы доказать обратное. А квартира? Я сидела и гадала, что они успели сделать с квартирой и хватит ли у Эльзы денег на взятки, чтобы вернуть право жить в собственном доме.

– Где она? – спрашивала тем временем Эльза у Мити, который не желал отлипать от ее колен.

Митя дал адрес дома престарелых и вручил мне копии документов, которые, как аккуратный мальчик, сохранил в отдельной папочке на тесемках.

Я тогда практически не спала. Забывалась ненадолго и снова таращилась в потолок. Как я могла поверить Наташе? И даже ей не позвонить? Ведь если бы я знала, что она хочет отправить мать в дом престарелых, я бы ее отговорила. Неужели Наташа на такое способна? Какая бы ни была Людмила Ивановна, но такой судьбы она не заслуживала. И Эльза… Как оказалось, она ничего не знала про квартирные сделки сестры. Мать ей написала, попросила деньги, и Эльза прислала столько, сколько они просили. Даже не поинтересовалась, на что нужна такая большая сумма.

– Я виноват, – рыдал Митя.

– Ш‑ш‑ш‑ш, – успокаивала его Эльза.

– Вы не понимаете! – кричал он. – Наташа меня спросила, как избавиться от пожилого человека, который признан недееспособным. Вроде бы в шутку. Она шутила! Вы слышите? Она в шутку это спросила! И я ей посоветовал. Я ведь даже не знал, что она для своей… мамы… ищет… Я думал, для дальнего родственника. Она даже не говорила, что у нее мама жива! Я ничего не знал об этом!

– А про то, что у нее есть сожитель, она тебе сказала? – спросила я.

– У нее никого не было!

Митю было жаль.

– Что еще она спрашивала? Чем интересовалась? О чем вы говорили? – не отставала я.

– Она спросила, какой уход в этом доме престарелых. Какое медицинское обслуживание.

– И что ты ответил?

– Меня заверили, что там никто ни в чем не нуждается, – пытался защититься Митя. – И уход, и питание.

– А ты сам-то там был? – уточнила я.

– Нет, – выдохнул Митя.

– Значит, там ничего нет. Скажи, она заплатила за то, чтобы этого «дальнего родственника» устроили туда побыстрее?

Митя молчал и краснел.

– Да, – ответил он, – но это была символическая сумма!

– Все понятно, – мои худшие предположения оправдались, – в том месте, куда ты отправил Людмилу Ивановну, долго вообще никто не живет. И ты даже не удосужился проверить.

– А вы? Почему вы ее бросили? – взъерепенился Митя. – Почему я во всем виноват? Вы тоже виноваты! Вы были ее адвокатом!

– Наверное, ты прав. Мне нельзя было ее оставлять без внимания. Это моя вина, – ответила я.

Эльза сидела как замороженная. И больше не гладила Митю по голове.

– Я тогда выпил много, – опять запричитал Митя: ждал, что мы его пожалеем. Еще чуть-чуть, и он бы сказал, что «больше так не будет».

Я была зла на себя, на него. Но могла ли я отвечать за поступки других людей?

– Что теперь делать? – спросила Эльза, когда я выпроводила Митю.

– Поедем туда. Посмотрим, – предложила я.

Конечно, я хотела бы сказать Эльзе, чтобы она не волновалась, что все будет в порядке. Что ничего страшного с Людмилой Ивановной не случилось. Но не могла. Она и не ждала.