Я отскакиваю от нее, отвожу летящий в челюсть кулак, ускользаю от удара под колени, ее кинжал оставляет порез на предплечье, а сбившееся дыхание ласкает слух. Росчерк моей рыбки срезает тонкую ткань ее рубашки, оголяя живот. Красивая. Бронзовая. Она везде бронзовая?

Еще три удара и к ногам падают рукава, узкий разрез на спине позволяет разглядеть хрупкие позвонки.

— Капитан? У вас все в порядке? — слышится рядом чей-то голос. Я поворачиваю голову на звук и рычу. Кто посмел вмешаться в игру?!

— Не лезь! — приказные нотки отчетливо слышны в словах Калисто.

— Но…

— Пошел к духам грани! — огрызается она, и разъяренной кошкой бросается ко мне. Через семь вдохов, через пять ее стремительных ударов моя рубашка превращается в драные лоскуты, а под правой грудью наливается кровью свежая рана. Ее порочные губы растягиваются в ленивой, злорадной улыбке. Великолепно.

Она снова кружит вокруг меня, неслышные, пружинистые шаги, напряженная спина и руки, ноги чуть согнуты в коленях. Не скрипит ни одна доска пола, капитан не произносит ни звука, только дрожат над головой паруса, поймавшие ветер, раскачиваются канаты, и плещется за бортом соленая вода, глуша стук сердца Калисто.

Я делаю несколько выпадов, несколько коротких режущих ударов, веду руку снизу вверх и наискосок, посылаю кинжал в восьмерку, не для того, чтобы нанести удар, порезать ее. Для того, чтобы отвлечь.

Но капитан прогибается назад, уходит вниз, бьет по лодыжкам по широкой дуге, вынуждая сделать шаг назад. Я отступаю, а она вскакивает на ноги и продолжает теснить назад, четыре быстрых шага и я оказываюсь прижат к фок-мачте, а она резко выкидывает вперед руку с кинжалом, заставляя отразить удар, и в следующий миг бьет по запястью, выбывая мое оружие.

Ее клинок плотно прижимается к горлу, Калисто стоит так близко, что я вижу, свое отражение в ее глазах, запах хурмы и персиков раздирает на части, запах крови, уже запекшейся крови, дерет горло. Хочу.

— Никогда. Больше. Не. Смей. Портить. Мой. Корабль! — шипит она, и теплая струйка стекает по моей шее. — Или я выпотрошу тебя, как морского окуня, разрежу от яиц до пасти, и выкину внутренности в море! — Дерзкая, дикая. Думаешь, это все? Думаешь, победила?

Я нащупал рукой один из своих кинжалов, второй схватил сапсана за руку, сжимающую клинок, дернул на себя, выкрутил, развернул, краем уха отметив стук, упавшего на палубу оружия, перехватил вторую руку и завел обе за спину, прижал.

— Попалась. Маленькая, глупая птичка, ты же ничего не понимаешь. Не знаешь, как опасно дразнить волка, — она стояла зажатая между моим телом и мачтой, и ее очаровательная задница была так упырски плотно прижата к моему члену, что я готов был трахнуть ее прямо здесь. Я легко укусил ее сзади за шею, провел языком вдоль пульсирующей вены, наслаждаясь ее дрожащим телом. — Что же ты молчишь, бесовка?

— Думаю, почему волки такие дебилы. Это у вас генетическое или вырабатывается с годами? — она откинула голову мне на плечо, прижавшись еще теснее, и заглянула в глаза. Я криво улыбнулся.

— Ругайся, — кивнул я. — Это единственное, что ты еще можешь. Нравится находиться в моей власти?

— То есть, ты думаешь, я в твоей власти? Беспомощная, испуганная, — она потерлась попкой о мой член, и я глухо зарычал, — дрожащая, жаждущая тебя? Отпусти меня волк, — ее голос превратился в жаркий шепот.

— Нет, — выдохнул я ей в волосы. — Я выиграл, время платить.

— Отпусти, — я лишь положил ладонь ей на живот, слыша, как она подавилась воздухом, закрыла на вдох глаза.

— Нет, — Калисто склонила голову вперед и застыла на вдох в моих руках, а потом что-то хлестнуло меня по спине, схватило за шею, оторвало от пола. Через два луча, я болтался над палубой в паутине канатов и тихо свирепел.

— Я же говорю, все волки — дебилы. Повернутые на инстинктах дебилы. Запомни, мохнатый коврик, — она сделала шаг ко мне, и канаты опустили меня на пол, — мой корабль неприкосновенен. Предупреждаю в первый и в последний раз, оставишь на нем хоть одну царапину и провесишь так до конца плаванья! — она развернулась и ушла к себе.

Как только она скрылась из виду, канаты перестали поддерживать тело и я рухнул на палубу. Злой, как нечисть за два вдоха до рассвета.

Неужели, Калисто действительно полагает, что может вот так просто уйти? Раздразнить до невменяемого состояния и уйти?

Я кинулся следом и рванул на себя дверь.

— Тупое животное, крыса сухопутная! Медузу ему в печень, якорь в глотку и мачту в зад, — капитан стояла ко мне спиной и моего появления не заметила. — Червь гальюнный, фок-грот-брамсель ему в левое ухо! Пожиратель рыбьих потрохов, палубный недоумок. — Она сорвала с себя рубашку и швырнула в угол, не переставая самозабвенно ругаться. А я, аккуратно прикрыв за собой дверь, остался стоять на месте, и глупая улыбка отчего-то не желала покидать губ. — Что б ему морская болезнь последние мозги высосала! Зелень подкильная! — на этой фразе у нее кончилось дыхание, и Калисто неохотно сделала паузу, уперев руки в бока, задрав голову к потолку. Я тихо подошел к ней сзади. Везде бронзовая!

— Никогда в жизни не пробовал рыбьих потрохов, даже на пустошах, — прошептал я, наклонившись. Калисто вздрогнула и развернулась, огромными, удивленными глазами, глядя на меня. — Да и с остальным я бы поспорил. Но потом.

— Слушай, паразит, это уже чистой воды нагл…, - договорить я ей не дал. Наконец-то я попробую эти порочные губы!

Касание продолжительностью меньше вдоха, и жесткий, довольно сильный удар в челюсть.

— Не смей, — прошипела она, вроде бы яростно, но я видел, слышал, как учащенно забилось ее сердце, как задрожало ее тело, стоило мне дотронуться, как расширились ее зрачки. А под напускной злостью в глазах кипело и бурлило желание. Оно проскальзывало, вырывалось из-под ее контроля еще на палубе, его было видно в каждом ее движении. И тем более сейчас, когда она неосознанно облизала губы, стирая мой поцелуй.

— Останови меня, — улыбнулся я, снова склоняясь к ней, слыша, как капитан судорожно втянула в себя воздух.

На этот раз она не сопротивлялась, не отталкивала, она вцепилась мне в волосы, прижалась обнаженным, разгоряченным после схватки телом, и с не меньшей яростью впилась в мой рот. Калисто была великолепна, была прекрасна. Я прикусил нижнюю, сочную губу, обвел ее контур и скользнул внутрь и чуть не сдох от сладости, от жара, от страсти. Я гладил и ласкал ее язык, я упивался ее вкусом, наслаждался каждой каплей, смаковал самые тонкие нотки и никак не мог оторваться. Хурма и персики. Неимоверное, невероятное сочетание. Оно почти убивало, оно рождало внутри не просто желание, потребность, нужду. Я рычал и целовал ее снова и снова.

В какой-то момент я почувствовал, как она рванула с меня остатки рубашки, прижалась еще теснее, я ощутил твердые камушки сосков, упирающиеся мне в грудь, и скорее почувствовал, нежели услышал сдавленный стон.