Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оплошностей? Это он так сейчас «деликатно» намекнул, что в Раннвей не проявилось ни одного дара?
Что там говорил Александр? Снобизм и правда здесь процветает.
— На мой взгляд, леди Делагарди, — напыщенно продолжал директор. — На взгляд преподавателя, умудрённого годами работы в этих стенах, обязан сказать, что вы зря отправили сюда девочку. Она лишь потеряет зря время, а впоследствии останется собой разочарована. Как в своё время разочаровались вы в собственных возможностях. Вернее, в себе из-за их отсутствия. — Он снова усмехнулся.
Скрипнула дверь — вернулся секретарь, чтобы поставить перед нами чашки и изящный чайничек. Оставалось дождаться, когда он уйдёт, чтобы с удовольствием понизить градус спеси у этого умудрённого годами жизни, с позволения сказать, преподавателя.
С нетерпением глядя, как тонкая тёмная струйка бежит в чашку, я представляла, как вытягивается лицо этого хама, а хам тем временем с упоением со мной делился своим важным и бесценным мнением: с моей стороны, как наставницы, было огромной ошибкой отправить сюда Эдвину. Такую же никчёмную, как и её тётя, да ещё полукровку.
Нет, он не сказал прямо, но эта мысль проскальзывала в каждой его фразе, в каждом взгляде.
— Я пытался поговорить с вашим мужем, ещё до того, как вы вернулись. Но эйрэ не желает слушать никого, кроме себя. — Мейст Гастфер поморщился. Воспоминания о разговоре с Делагарди явно были ему неприятны. — Я понимаю, дело в наследстве Фарморов, вашему супругу не хочется терять такие капиталы...
— При чём здесь мой супруг? Можно подумать, деньги достанутся ему! — не выдержала я и раздражённо посмотрела на неповоротливого секретаря.
Да когда же ты уже уберёшься!
— Ну как же! — хмыкнул Гастфер. — До того, как Эдвине исполнится двадцать один, эйрэ будет распоряжаться деньгами Фарморов, а я наслышан...
Не знаю, о чём он там был наслышан. Я попросту пропустила мимо ушей окончание очередной ядовитой фразы, потому что...
Потому что в зеркале за спиной директора вдруг появилась Вильма.
Появилась и не исчезла.
Ударила по нему ладонями, раз, другой, словно пыталась вырваться из зазеркалья. Но то почему-то не отпускало...
Вильма!
Не знаю, как не выпалила её имя вслух, как не подскочила. Осталась сидеть, во все глаза рассматривая призрака, позабыв и о хамоватом директоре гимназии, и о его помощнике с чаем.
Рот духа беззвучно раскрывался, как будто она что-то пыталась сказать, но не могла.
— Леди Делагарди, вы меня слышите? — осведомился непочтенный учитель с нотками недовольства в скрипучем голосе.
— Слушаю внимательнейше, — пробормотала я и поднялась. Обойдя помощника, а затем и стол, приблизилась к зеркалу. — Какое оно красивое. Старинное?
— При чём здесь зеркало? — растерянно пробормотал директор. — Мы говорили...
Вильма тоже продолжала говорить, а может, кричать, но криков её я не слышала. Коснулась зеркальной глади, в том месте, куда вжималась её морщинистая ладошка, и всё-таки услышала. Только не наяву, а где-то глубоко в сердце:
— Помоги мне... Помоги!
Мгновение, и старушка исчезла, словно её и не было. Вот только теперь я точно знала, что ничего мне не показалось. Это уже не первый раз, когда она пытается со мной связаться.
Вильму надо спасать. И как можно скорее! Не найду себе места, пока не вытяну её из этого харгового зазеркалья!
Обернувшись, одарила секретаря нетерпеливым взглядом:
— Вы ещё здесь? Может, нальёте чай и в вазу, чтобы задержаться?
— Леди Делагарди... — начал было с возмущением глава гимназии.
— А вы, мейст Гастфер, сначала выслушайте. Чтобы потом не выглядеть глупо. Впрочем, боюсь, последнего уже не исправить.
Зыркнула на секретаря — того тут же как ветром сдуло. Вернулась в кресло. Села. И глядя в глаза сереющему директору, произнесла:
— Возвращаясь к моей «пустышке»-племяннице... «Пустышке» в кавычках, потому что один дар в ней уже проявился. А ей ведь ещё нет и тринадцати.
Я бы с удовольствием подалась вперёд, чтобы захлопнуть мейсту Гастферу рот, но потом решила, что и так сойдёт. Пусть сидит с открытым, а я пока наслажусь моментом и чашечкой горячего чая.
Сказать, что грубиян-директор был в шоке, — это не сказать ничего. Молчание затягивалось. Он продолжал сидеть, уставившись на меня своими блёклыми глазами, и то ли не верил моим словам, то ли и вовсе сомневался, вменяема ли я.
Сделав глоток, я с мстительным удовлетворением продолжала:
— Эдвина способна создавать в чужом сознании несуществующие образы. На мне она, к счастью, не упражнялась, но вот её гувернантке досталось. И не раз. Думаю, вы понимаете, что такой дар не может оставаться без присмотра. Я, как её наставница, сделаю от себя всё возможное, чтобы помочь ей, но и вы в стороне не останетесь. Иначе не совсем понятно, за что мы платим целое состояние.
По правде говоря, я даже приблизительно не представляла, сколько стоит обучение в Тьюрильской гимназии. Но если верить Вильме, удовольствие это не из дешёвых. А Вильме я верила. Моему верному путеводителю в чужом, незнакомом мире и палочке-выручалочке. И я тоже должна, нет... просто обязана(!) её выручить.
А вместо этого протираю здесь юбку.
— Это... это невозможно... — наконец сумел выжать из себя пару слов господин дракон.
Ему явно понравилось пребывать в шоке. А вот мне не нравилось терять впустую время.
Пока он тут блеет...
— Такой дар... Он... Он просто не может сам по себе раскрыться! Нужно время, обучение, ряд ритуалов и... Ну вы же сами всё прекрасно понимаете!
— Может или нет — уверена, вы в состоянии проверить. По крайней мере, я на это очень надеюсь.
— Проверим, — растерянно кивнул директор.
— Вот и отлично. — Я поднялась, отряхнула юбку от несуществующих крошек (увы, на угощения, кроме чая, секретарь зажмотился) и, прежде чем выйти, добавила: — Надеюсь, сегодня Эдвина вернётся с расписанием дополнительных занятий. И ещё больше надеюсь, что вы ни словом, ни даже взглядом не напомните ей о том, что она полукровка. Иначе я очень постараюсь (а я весьма старательна) донести до общества, что из себя на самом деле представляет Тьюрильская гимназия. Всего доброго, мейст Гастфер.
От спеси дракона не осталось и следа. То ли он всё ещё был под впечатлением от дара моей «племянницы», то ли помнил совсем другую Раннвей — на моё прощание он
