– Он так и сказал? – осторожно подбирая слова, уточняю я.

Доктор смеется:

– Не прямо. Но он нарисовал вот это.

Доктор Наик достает из папки лист бумаги и подталкивает его ко мне. Этот простой детский рисунок совсем не похож на сложные узоры, которые мальчик рисовал на камнях. Он нарисовал мальчика и девочку. Так обычно отвечают на просьбу нарисовать свою семью.

Девочка выше мальчика. Они держатся за руки и улыбаются. Или, скорее, гримасничают. Губы у них растянуты так, что видно зубы. У обоих на верхнем зубе небольшой треугольный скол. С виду мальчик и девочка дружные, как семья, но в то же время кажется, что они могут укусить. Мне становится смешно. Однако я не смеюсь, потому что одновременно мне становится грустно. Но не из-за картинки. Потому что на ней не настоящая семья мальчика. Не та семья, о которой я раньше почти не задумывалась. Я не думала о его родителях, о братьях, если они у него были. Или о сестрах. Старших или даже младших. Та семья стерта из рисунка Настоящего времени, на ее месте новая, которая появилась в силу жизненной необходимости. И я не знаю, от чего меня вдруг переполняют эти эмоции: от того, что нарисовал мальчик, или от того, чего нет на его рисунке.

– На самом деле, – продолжает доктор Наик, – он за все время пребывания у нас ни слова не сказал. – Доктор молчит немного и добавляет: – Я рассматривал принцип избирательной немоты.

Впервые я услышала этот диагноз – избирательная немота – в Хитроу. Избирательность у меня всегда вызывала сомнения, как будто можно выбирать, что именно с тобой случится и как ты на это среагируешь.

– Мо, – говорю я.

– Простите? – не понимает Наик.

– Так его зовут – Мо.

– Мо – уменьшительное от Мохаммед? – уточняет доктор.

– Нет, просто Мо, – говорю я.

– А фамилия?

– Как у меня, Бейн. Он мой брат, – выдерживаю небольшую паузу, но доктор ждет, что я скажу дальше. – Не родной брат, естественно. Его усыновили мои родители. В Судане.

Доктор пристально смотрит на меня карими глазами.

– Никто этому не верит, – говорю я. – Так же как тут у вас не верят, что мне четырнадцать.

– Вы несовершеннолетняя?

– Да. Я прошла проверку в Хитроу, но, похоже, здесь это не считается.

Доктор пробегает длинными пальцами по клавиатуре.

– Я не могу объяснить, почему Мо не разговаривает. Дома он болтал без умолку.

– Вот, – говорит доктор, – нашел ваши данные. Но о вашем брате – ничего.

– Его документы украли.

– Можно об этом подробнее?

И я выдаю ему подробности. Рассказываю замечательную историю. В Прошлом была ложь и была правда. Теперь эти понятия немного размыты.

Я заканчиваю свой рассказ, и доктор говорит:

– Большое спасибо, Мари. Вы мне очень помогли. Не могли бы вы помочь мне еще в одном деле?

Я говорю, что с удовольствием.

Доктор Наик отводит меня в смежную комнату.

Мальчик сидит на красном детском пластмассовом стуле за красным пластмассовым столом в центре комнаты. Он обращен спиной к двери и не оборачивается, когда мы входим. Справа от него полка с игрушками: паровозик с вагончиками, взвод солдат с пластмассовыми винтовками, семейство волков со шкурой из искусственного меха. На полу – развивающий коврик с ярким принтом карты Северного полушария. Игрушки мальчик явно не трогал. И к еде на белом подносе не притрагивался. А на подносе: картошка, морковка и цыпленок. Да, цыпленок. Жареный цыпленок. С густым темным соусом. Соус уже остыл, на нем успела образоваться корочка, но я все равно чувствую мясной запах. Не думаю, что всем детям в этом отделении дают жареного цыпленка. Скорее всего, мальчика просто искушают. Но судя по тому, как он сидит, больше похоже, что он отбывает наказание. Синий пластиковый стакан полон только наполовину, значит от воды мальчик отказываться не стал.

А еще в комнате пахнет мылом. Они помыли мальчика. Дали новую одежду. Одежда зеленого цвета. Это хорошо. Зеленый – подходящий цвет для путешествия. И его заново обрили. Из-за этого трудно не обратить внимания на его уши. Они плотно прижаты к голове. И, папа, они такие красивые.

– Мо? – окликает мальчика доктор Наик.

Мальчик не реагирует. Что неудивительно, ведь это не его имя. Он просто сидит и смотрит в окно на синее небо.

– Я кое-кого к тебе привел.

Никакой реакции.

– Это я, – говорю я.

Мальчик оборачивается.

Но он не встает и не подходит ко мне. И обниматься со мной он определенно не собирается. Он не делает ничего из того, что ждет от него доктор.

Он просто смотрит на меня.

– И с чего это ты решил не есть? – спрашиваю, вернее, ору я. – Когда я тебе говорила, что без еды, на одной воде человек может прожить три недели, я не предлагала проверить это на себе. Отказываться есть, когда дают еду, глупо! – ору я.

После этого я подхожу к мальчику и отвешиваю ему оплеуху.

– Эй! Эй! – кричит доктор. – Прекратите! Так нельзя!

Мальчик молчит, вообще ни звука не издает. Он не закрывает ладонью покрасневшую от удара щеку, не трогает ухо. А уху особенно досталось. Мальчик смотрит на доктора, потом на меня, а потом спокойно отрезает кусочек от цыпленка, отправляет его в рот и очень медленно жует.

– Видите, сработало, – говорю я доктору. – Вы ведь этого хотели.

Доктор опускает голову и что-то записывает в свой нанонет. Возможно, пишет что-то вроде «насилие», «травма» или «нанесение травмы». Во всяком случае, в Хитроу доктора делали именно такие записи.

Мальчик отрезает еще один маленький кусочек цыпленка.

– Вот и хорошо, – говорю я. – Хороший мальчик.

Наверное, его мама была умной женщиной, думаю я. Возможно, она тоже учила его прежде всего думать о главном.

Мы с доктором какое-то время молча смотрим, как жует мальчик.

Потом я продолжаю, но уже более тихим голосом:

– Доктор Наик сказал мне, что ты не разговариваешь. Это тоже глупо. Особенно если вспомнить, как ты любил болтать дома. С мамой и папой.

Мальчик смотрит на меня. Я смотрю ему в глаза:

– Ты не виноват, что у тебя украли документы. Если ты поговоришь с доктором, он поможет тебе оформить новые документы. Как только они получат подтверждение, что мой папа тебя усыновил, нас сразу отпустят. И мы поедем к бабушке. На остров Арран. Хорошо?

Мальчик молчит.

– Ну хватит уже, Мо. Я же твоя сестра! – напоминаю я ему. – Со мной-то ты можешь разговаривать.

Молчание.