Пусть знает царь, какие чувства питает к нему народ наш православный. Государь русский нам как отец родной, хоть годами еще млад!

Бескудников кипел от возмущения, но приходилось смирять себя. Что поделаешь, посол – персона особая, каждое свое слово должен взвешивать, нраву воли не давать. Ах, гетман! Ну, хитрый лис! Ежели здесь все такие, ухо востро держать нужно.

На подъеме, ведущем к воротам Лавры, возникла заминка. Какой-то казак верхом на заиндевелой гнедой лошади, шатавшейся от усталости, растолкал толпу, попытался пробиться к гетманским саням, размахивая сложенным листом бумаги и что-то выкрикивая. Стража торопливо загородила дорогу, схватившись за сабли.

– Что такое?! – гневно нахмурился Богдан, буравя виновника тяжелым взглядом. – Как смеешь порядок нарушать? Не в шинке!

Он уже хотел распорядиться, чтобы казака увели и посадили под замок до разбирательства, но тот успел выкрикнуть:

– Пане гетмане! Привез лист до твоей особы, от полковника Лысенка!

Богдан, не сдержавшись, ахнул, чуть не схватился за сердце. От Вовчура, посланного им на поиски Елены!

– Пропустите его, – велел он страже чужим, незнакомым голосом. Ноги предательски ослабли. Если бы не сидел, мог упасть. Затем, спохватившись, обернулся к Бескудникову: – Прости, дьяче, дело срочное и наиважнейшее. Давно известия жду…

Казак, с немалым трудом спешившись (видать, тоже крепко устал по пути), приблизился вплотную, поклонился и протянул бумагу.

– Прости, милостивый гетмане, что потревожил. Полковник велел спешить что есть мочи, передать тебе этот лист без задержки, где бы ты ни был. В Белую Церковь я ехал, да по дороге мне сказали, что ты в Киев направился! Еле догнал…

Дрожащей рукой Богдан принял бумагу. Больше всего на свете хотелось немедленно развернуть, жадно вчитаться… Но – рядом посол царя русского, немыслимо проявить такое неуважение к его особе.

– Потом прочту, – кивнул Богдан, пряча письмо за пазуху со спокойно-равнодушным видом. Один только он и знал, чего стоило ему это спокойствие. После чего, жестом велев казаку нагнуться, приблизив лицо вплотную, шепнул: – Нашли?! Вызволили?!

– Да, пане гетмане! – также прошептал казак. – Слава Богу!

Будто тяжелый куль упал с плеч… Хмельницкий торопливо достал из кармана мешочек с червонцами, протянул гонцу:

– Держи! За верную службу твою и добрые вести.

Голос все-таки предательски дрогнул.

«Елена… Сердце мое, коханая моя! Скоро будем вместе, и отныне только смерть разлучит! Великое спасибо тебе, Вовчуре! Ты мне теперь как брат родной».

* * *

Не век же дуться друг на друга! Степка и Тимош снова помирились, еще до того, как оказались на киевских улицах.

Новик крутил головой по сторонам, восторженно приговаривая: «Ох, и до чего же благолепен град сей!» Гетманенок время от времени вставлял пояснения, мимо чего они проезжают, когда был возведен тот или иной дом, уточнив:

– Я сам-то знаю не много, один лишь раз в Киеве был, с батьком. Но кое-что запомнил!

Степка мысленно поклялся взвешивать каждое слово, чтобы снова не рассердить Тимоша. В конце концов, ради службы государевой можно и стерпеть! Даже если вновь заявит, что Киев много старше Москвы, к примеру. Ну, старше, и что с того? Москва-то теперь столица могучей державы, а Киев – всего лишь воеводский город Речи Посполитой, да еще неясно, какая власть в нем будет и долго ли продержится…

При виде Золотых Ворот, не сдержавшись, ахнул. Ну до чего же были красивы!

– Сам великий князь Ярослав, Мудрым прозванный, их возвел! – с гордостью произнес Тимош. – Сколько вытерпели, сколько врагов их ломали, а стоят по-прежнему… У вас в Москве такие есть? – в голосе послышался вызов.

«Как грязи!» – хотелось отозваться новику. Но сдержался и сказал уклончиво:

– Таких – нет.

Гетманенок удовлетворенно хмыкнул, улыбнувшись.

«Как ребенок малый, ей-богу! – снисходительно подумал старший годами Степка. – Ладно, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

* * *

Король Ян-Казимир и канцлер Ежи Оссолинский, посовещавшись, решили, что это тот самый случай, когда «два ума – хорошо, а три – лучше». Опять же, известно, что Создатель троицу любит… В королевский кабинет был вызван великий маршалок[26] коронный Адам Казановский.

Было ему на ту пору сорок девять лет, но выглядел пан Адам гораздо старше. Седина обильно серебрилась на висках и в густой черной бороде, темно-карие глаза глядели устало, и читалась в них какая-то безнадежная, мудрая печаль. Как у старца, отчетливо сознающего, что судьба начала отсчитывать последние дни жизни. Известный своей храбростью, безупречной честностью, острым умом и язвительным (при необходимости) языком, маршалок пользовался искренним уважением друзей и столь же искренней ненавистью недругов. К числу последних относился и князь Вишневецкий.

Все знали, сколь тесная дружба связывала Казановского с покойным королем Владиславом еще с тех времен, когда Владислав был только королевичем. Злые языки болтали даже втихомолку, что отношения этих двух мужчин надо было назвать иначе… но мало ли что говорят злые языки. Как известно, «на каждый роток не накинешь платок». Во всяком случае, именно король, почти сразу же после вступления на престол, подобрал своему другу невесту – совсем еще юную Эльжбету, которой только-только исполнилось четырнадцать лет. Девушка была из очень хорошей семьи, а приданое за ней давали отменное. Целых пятьдесят тысяч злотых! (Король Владислав щедрой рукой добавил еще двадцать тысяч, в качестве свадебного подарка.) И это не считая маетков, домов в разных городах, золотых и серебряных сервизов и прочего добра! Как злобно шипели завистники, с таким приданым даже жаба считалась бы достойной невестой. А Эльжбета, хоть была еще нескладной и угловатой, обещала стать настоящей красавицей. Так и случилось считаные годы спустя.

Двадцатилетняя разница в возрасте ничуть не помешала супругам стать любящей парой. Одно только омрачало их брак: отсутствие наследников. Пан Адам и жена его молились без устали, щедро жертвовали на храмы и приюты, совершили даже паломничество к иконе Матки Бозки Честноховской, но все было тщетно. Эльжбета никак не беременела. Лучшие лекари, включая личного врача короля, разводили руками, твердя, что пан маршалок и супруга его совершенно здоровы и ничто, с точки зрения медицины, не препятствует им зачать ребенка. Видимо, Езус за что-то прогневался… Надо продолжать молиться и не терять надежды.

На том самом заседании Сейма, где Владиславу бросали в лицо тяжкие обвинения, оскорбляли и насмехались без малейшего уважения к его титулу, пан Адам не присутствовал: как раз накануне слег с высокой температурой. Болезнь выдалась настолько серьезной, что пан маршалок метался в жару, даже бредил, лекари несколько раз отворяли ему кровь. А когда немного оклемался и узнал, какому унижению подвергся король, был так потрясен и разгневан, что