дело лишь чудом не дошло до нервной горячки. Вот тогда-то и засеребрились его волосы…

– Негодяи! Слепцы! Погубители Отчизны! – бессильно всхлипывал маршалок, словно малое дитя, а не зрелый муж, храбрость которого была известна всей Речи Посполитой еще с битвы при Хотине. – Меня там не было, уж я бы им рты заткнул! Матка Бозка, ну почему, почему я захворал так некстати?!

Перепуганная Эльжбета, сходившая с ума от беспокойства за мужа, со слезами умоляла не нервничать так, не убиваться. Но ее слова пропадали впустую. Пан Адам был безутешен. Не помог и визит канцлера Оссолинского, заверявшего, что даже присутствие маршалка ничего бы не изменило. Дескать, недругов было слишком много, и они будто с цепи сорвались. Казановский был твердо уверен, что сумел бы найти какие-то слова, аргументы, ответить на злобные наветы королевских обвинителей.

– Кто был самым ярым? Кто оскорблял короля пуще других? – яростно хрипел он, требуя ответа.

И долго потом повторял, стискивая кулаки: «Вишневецкий, Потоцкий, Радзивилл…»

Глава 17

Пир, устроенный Хмельницким в честь русского посольства, и впрямь был пышен и обилен. Стольники утомились таскать подносы и блюда, а виночерпии – без конца наполнять кубки.

Гетман, получив от Бурляя известие о скором прибытии посольства, специально заранее съездил в Киев, договорился с митрополитом, что будет принимать важного гостя в Лавре (не уточнил лишь, какого именно). Поскольку был разгар Рождественского поста, специально подгадал так, чтобы трапеза выпала на воскресенье, дабы можно было вкушать горячую пищу и пить вино. Пообещал щедрое вознаграждение кухарям[27] Лавры и столь же щедрое пожертвование всей святой обители. Коссов, здраво рассудив, что богатые дары лишними отнюдь не будут, пообещал даже разрешить самому гетману, его свите и гостям оскоромиться:

– Коли речь идет о важном деле, то дозволю нарушить пост, возьму на себя этот грех! Опять-таки, раз гости прибудут издалека, стало быть, их можно приравнять к странникам. А ведь странники, равно как и воины, хворые люди, малые чада и жинки в тягости, могут освобождаться от поста. Заодно и всех прочих освобожу. Негоже, коль одни будут вкушать постное, а другие – скоромное, да за общим столом!

Хмельницкий, поблагодарив за заботу, все же отказался. Кто его знает, как отнесется дьяк, не нажалуется ли в Москву, что гетман пытался толкнуть на смертный грех чревоугодия… Попросил лишь указать кухарям, дабы не пожалели сил и усердия, не ударили в грязь лицом.

– Кормят в Лавре отменно! – успокоил его Коссов. – Но на всякий случай распоряжусь, не беспокойся.

И впрямь, краснеть перед гостями московскими не пришлось. Переменам блюд счету не было. Уха рыбья да грибная[28], пироги из постного теста рыбные, грибные, ягодные, пирожки с маком, грибы соленые с луком да льняным маслом – такие вкусные, что во рту сами таяли. Попутно – разные каши, пареные овощи и квашеная капуста, рыба соленая, копченая, вареная и тушеная. Затем – кисели овсяные, клюквенные, брусничные, яблоки, моченные в меду… Самые лучшие вина рекою текли, а вместе с ними – и добрая хмельная горилка. Хоть и требовали правила поста, чтобы потребление крепких напитков было умеренным, но на этот грех решили закрыть глаза. Тем более что гетман громогласно объявил: трапеза сия благословлена самим митрополитом киевским. Чего же еще надобно?

Жгучее нетерпение терзало Богдана. Так хотелось извлечь письмо, прочитать! Умом гетман понимал, что раз коханая спасена, то и беспокоиться незачем. Вовчур – вояка отменный, человек умный и осторожный, опасностей избежит, доставит в целости и сохранности. Но разве любящему сердцу прикажешь? Оно ведь глухо к логике. Хмельницкий поднимал кубок, провозглашал тосты за царя русского, за послов его, за дьяка Бескудникова, за родную Отчизну, за победу над врагами святой православной веры, а сложенный лист бумаги на груди будто огнем жег.

Гетман время от времени смотрел в ту сторону, где разместились Тимош и новик московский. Вроде все в порядке: беседуют степенно. Слегка улыбался сыну, чуть заметно кивал. Мол, все хорошо, действуй, как было решено.

* * *

– Это самая настоящая государственная измена! – решительно заявил маршалок, выслушав содержание письма из Москвы. – Князь перешел все границы. Он и раньше мнил себя самой важной персоной Речи Посполитой, ни с кем не считался, и ему все сходило с рук. Но такая выходка, клянусь ранами Езуса, совершенно недопустима! Дать приют беглецам из соседнего государства – еще куда ни шло, то его право. Но повести такую рискованную игру, пригреть мятежника, устроившего бунт в русской столице, а главное – пытаться посадить самозванку на московский престол… Он что, рехнулся?! Мало нам Адама и Константина Вишневецких, теперь их потомок решил заняться тем же самым!

– Не исключено, что действительно рехнулся, – с тяжелым вздохом отозвался Оссолинский. – Но в любом случае такое поведение смертельно опасно для нашей отчизны, и без того переживающей нелегкие времена. Князя нужно остановить. Любой ценой! Независимо от того, в здравом ли он рассудке или сошел с ума. Слишком многое стоит на кону.

– Совершенно верно! – кивнул Ян-Казимир. – Даже если он и впрямь повредился умом, это смертельно опасный сумасшедший. Только войны с Московией нам сейчас не хватало!

– Вопрос лишь в том, какие меры нам следует предпринять, – задумчиво произнес маршалок, постукивая пальцами по столу. – Вызвать в Варшаву и убить? Немыслимо: тут же вспыхнет междоусобица, прольется море крови. Не только сторонники, но даже и враги князя сплотятся против королевской власти, обвинив в грубейшем нарушении всех законов и устоев… Заключить под стражу? Результат будет тем же самым. Отдать под коронный трибунал? Но потребуются неопровержимые доказательства измены князя, а их у нас, если я правильно понимаю, пока нет!

– Увы, только письмо царя Алексея! – подтвердил король. – Доказательством оно считаться не может. Во всяком случае, в государстве, где такие законы! – лицо Яна-Казимира нервно дернулось.

– Может, выкрасть московитов и заточить в укромном месте? – предположил канцлер. – А еще лучше – убить, а тела зарыть в лесу или утопить в болоте! Уж из-за них-то Сейм не станет возмущаться. А без самозванки и этого «первого советника» планы князя сразу рухнут.

– Но как это сделать? – нахмурился Казановский. – Можно не сомневаться: князь бережет их как зеницу ока!

– Все-таки любая охрана, даже самая строгая и надежная, может расслабиться, утратить бдительность… Почему бы не попробовать? – настаивал Оссолинский. – Как думает твоя королевская милость? – канцлер почтительно склонил голову, обращаясь к Яну-Казимиру.

Правнук Густава Вазы со вздохом пожал плечами:

– Конечно, это грех! Но, как