впервые сделал то, чего я ждала от него все это время – довольно жестко взял меня за волосы на затылке. И поцеловал так, что мир дрогнул под моими ногами. Стало ясно, что этой ночью я из его объятий не вырвусь.

Наконец-то.

– Покажи мне, где спальня.

Я соскользнула с коленей и потянула Эггерта за собой.

Чего я раньше никогда в жизни не делала, так это не занималась любовью, параллельно пропуская через себя чужую боль. Просто я чувствовала его каждой клеткой, открывшегося впервые – напористого, жесткого, ранимого. Ранимого, потому что невидимых ран в ауре, сердце и душе Эггерта, было множество. Только мне было все равно. Он умел быть мужчиной не только в моем представлении о нем – он стал им наяву. Каждый поцелуй – виртуальная потеря сознания для меня, – каждое касание шеи, груди пробуждали желание научиться молить. Молить о том, чтобы процесс не останавливался. Мне в мозг ударяла его властность и его же боль – странная смесь, чем-то даже приятная – никогда в жизни я не могла подумать такого. Наверное, похожие чувства испытывают те, кто наблюдает за раненым героем, поднимающимся с земли для того, чтобы добить врагов. О нет, Эггерт был далеко не повержен, он был чувствительно оцарапан, и это отнюдь не умаляло его мужественности. Наоборот. Аккорд силы и мелкий диссонанс от беспомощности – удивительный контраст.

Впервые я работала проводником чужой болезненности в режиме реального времени. Я наконец стала добровольной мухой, попавшей в сети, и эти сети опутывали меня куда глубже, нежели снаружи. Мы с Эггертом смешивались дыханием, аурами, телами и энергией. Я отдавалась ему безропотно – он оставался жестким с примесью нежности, он вливал меня в себя с каждым толчком, каждым «входом», он наполнял всем, чем являлся сам, и я «просачивала» лишнее наружу.

Пью оказался идеальным любовником. Именно таким, о котором мне грезилось тогда, когда я его «не потрогала». В постели он лишал мыслей, он заставлял слепо искать только его губы, его руки, он заставлял хотеть давать. Наконец я смогла трогать, ощупывать его лицо, пока меня распластывали, наконец могла гладить его спину, в который раз убеждаться, что таких мышц у слепца быть просто не может.

Эггерт чувствовал все. Улавливал малейшие нюансы по дыханию, движениям, касаниям, звукам – он тормозил тогда, когда это было нужно, замедлялся, чувствуя, что замедление вызывает мою эйфорию. Он не то умело играл на чувствительности, не то издевался – и то, и другое ощущалось невероятно сладко. И с неким сожалением я понимала, что второго мужчину – такого, как Пью, – я не найду. Никто не сравнится с этим странным человеком, столь беспомощно припадающим на колено после того, как споткнулся, столь мистически закрытым, что хочется бесконечно подбирать ключи. И столь притягательным, что трахаться с ним – все равно, что водить многомиллионную яхту или управлять атомно-боевым истребителем. В процессе секса он раскладывал тебя на атомы, и ты любил в нем все: его закрытость, привычку отшучиваться вместо серьезных ответов, умение становиться защитным бункером во время объятий.

Ему было так естественно сдаваться, ему хотелось подчиняться. Еще и еще. И непонятно почему грызло чувство, что этого «еще» больше не случится.

Я содрогалась под ним в оргазме, с удивлением осознавая, что боли больше нет. Нет в нем, нет в наших аурах, её просто больше нет. Мы потные, вздрагивающие, мы удовлетворенные каждым рецептором.

И за окном темно.

Торшер больше не горел – кто его погасил, когда?

Ничьи пальцы ранее не касались меня с такой нежностью. Когда поверхность твоего тела – прекрасная карта, которую изучает мужчина. Неторопливо, осторожно и очень увлеченно. Именно под пальцами Пью я чувствовала себя красивой, чудесной и беспомощной. Я вдруг поняла, что это я согласилась с ним быть слепой – не спрашивать лишнего, не выведывать чужие тайны. Я просто приняла то, что есть, таким, каким оно было. Никогда раньше я этого не делала и не думала, что когда-либо сделаю. Мы снова были с ним «дома». И пусть вокруг искусственная матрица и не существующий в реальности дом – все ощущалось настоящим: луна за окном и более всего чувства внутри меня.

– Ты ведь не собиралась со мной спать.

Улыбка в его голосе, теплота. Оказывается, он тоже вспоминал момент нашей встречи в баре.

– Не собиралась. Но передумала.

– Что повлияло на это?

– Ты.

Я в него влюблялась. Кажется, уже влюбилась. Когда успела в это провалиться так плотно, в какой момент? Пятой точкой я понимала, что поплачусь за столь спешную открытость, что обратный конец палки однажды ударит меня по лицу, но влюбленным верится, что карма – не для них. Что сказки случаются, что это – тот самый случай. Пью, конечно, еще не открылся, не поверил в мою искренность и глубину намерений, но однажды поверит. Я хотела запутаться в него, завернуться и забыть, что существует мир вокруг. У него такие губы, что кроме секса ни о чем не думается, а его теплые ладони рождают в душе новый мир.

– Знаешь, что ты сделала? – он прижал меня к себе, вдохнул запах моих волос.

Я знала: я выпустила наружу его боль. Сделала бесплатно то, за что другие люди платят огромные деньги. Бешеные иногда, последние. И впервые не ощущала себя ни грязной, ни тяжелой, потому что добавила в процесс любовь. Ранее это не приходило мне в голову – любить людей и сам процесс, раньше хотелось от этого избавиться. И дерьмо застревало. Эта ночь подарила мне одно из самых ценных душевных открытий – я могла быть проводником, не болея. Конечно, новую идею еще предстоит понять, отточить, осознать. Но главный недостающий ингредиент в идеальном зелье был наконец найден. Я не знала, смогла бы я сработать так с чужим для меня человеком, – это когда-нибудь предстояло проверить.

– Знаю.

У него было спокойно внутри, мирно. Не горели больше обожженные края ран, не пахло паленой кожей, не плескалась нефтью чернота разочарований.

Эггерт прижал меня тесно, как никогда, обнял рукой, положил сверху ногу. Закрыл в «домик».

Нам бы мирно спать, мечтая о продолжении ласк, когда проснемся, но усиливалось внутри меня эфемерное беспокойство. Пью срастался изнутри, исцелялся, становился силен. Становился собой – тем собой, которого я никогда не знала. Мне бы радоваться тому, что впереди райские деньки, я же вместо этого прислушивалась к тому, как свиваются обратно в тугие канаты порванные до того веревки. Красивый процесс, удивительный. И тревожно-пугающий.

Глава 8

(Power-Haus, Christian Reindl – Diya)

Просыпаться в одиночку неприятно, но я, кажется, начала к этому привыкать. За окном темно, полночь; Пью рядом не было. Одевшись, я отправилась на его поиски.

Эту площадку для «пикников» чуть поодаль от дома я приметила ранее – удобные кресла из ротанга, костровище, обложенное серым камнем.

Да, он был там, Эггерт.

Не знаю, чему я удивилась больше: тому, что он самостоятельно развел костер, возле которого теперь сидел, или тому, что он курил. Он не курил до этого момента, а сейчас делал это расслабленно, с наслаждением. Где он все это время хранил сигареты, почему не использовал раньше?

Все еще сонная, я потерла глаза, опустилась на кресло с противоположной стороны, на автомате отметила, насколько ровно сложены «шалашиком» бревна.

– Ты не обжегся?

О слепом привыкаешь заботиться, думать за него.

– Нет, все хорошо.

Затяжка, выдох дыма в ночной воздух.

– Ты не курил…раньше.

– Не хотел, чтобы это влияло на глаза.

– А сейчас?

Пью улыбался.

Это заняло несколько продолжительных секунд, прежде чем я осознала случившийся факт: Эггерт смотрел на меня. Зрачки его были сфокусированы, взгляд направлен точно «на цель» – такого раньше не было.

– Ты…видишь!

Я не успела даже обрадоваться, я собиралась, однозначно собиралась взорваться от восторга, но что-то тормозило меня и царапало. Наверное, как раз этот самый взгляд – прохладный, цепкий. Я не видела такого у Эггерта раньше. И радость