– Не важно, – отмахнулась Мойра и убрала горшок.

– Это не повредит девушкам, верно? – спросил Ангус.

– Нет, если они не будут пить эль, – заверила Джорджиана.

Мойра сорвала лист с цветка, растущего в горшке.

– Пахнет кухней, – хмыкнул Ангус.

– Это базилик, – пояснила Джорджиана. – На верность.

– Его или ее?

– Обоих. Вечная неумирающая преданность, – вздохнула Джорджиана.

– Действительно, неумирающая, – с горечью прошептал Ангус, глядя на свою невидимую руку.

Мойра смешала травы, потом положила крохотные щепотки в муслиновые тряпочки, не переставая бормотать заклятья. Завязала узелки красной ниткой. Добавила остальные травы к кувшину эля и, помешивая, стала смотреть в янтарные глубины. При этом она повторяла заклятья, наблюдая, как травы впитывают эль и тонут. Потом поставила кувшин на полку и сняла еще одну миску.

– А теперь что? – спросил Ангус, когда Мойра взяла банку с маком.

– Это сонное зелье, – пояснила Джорджиана.

– О, помню ночи, когда не мог спать, думая о…

Он закрыл рот, прежде чем признается, что когда потерял Джорджиану, сон стал его врагом, потому что сны были полны ею. Каждый раз, когда Ангус просыпался без нее, ему становилось все хуже, и наконец, он вообще не мог засыпать. Бродил по замку ночами. Долго купался в холодной воде озера. Но забыть не смог.

Джорджиана, очевидно, прекрасно его поняла. Мягко улыбнулась, склонила голову, и он покраснел бы, будь это возможно. И вдруг захотел для своего внука всю магию, всю страсть, ту жизнь, которую ему самому было не суждено прожить. Он потер рукой то место на груди, где таилась надсадная боль.

– Думаю, сонное зелье предназначено для Деворгиллы, – догадалась Джорджиана. – Тогда девушки смогут спокойно пойти на праздник. Теперь все готово.

– А оно подействует? – спросил Ангус. – Сведет Кэролайн с Алеком?

Джорджиана снова вздохнула, и ставни задребезжали, отчего Мойра вскинула голову и стала всматриваться в темноту.

– Надеюсь, что так и будет, но Мойра понятия не имеет, что зелье предназначено для них. Она сделала его для сестер Алека и для молодежи, которая будет танцевать у костра завтра ночью.

Ангус покачал головой.

– Их не ждет ничего хорошего, верно? Прекрасные здоровые парни, у которых сейчас есть свобода и вся жизнь впереди. А проснутся они в объятиях женщины, после того как костер погаснет, и будут гадать, что случилось с их здравым смыслом. Помоги небо мужчине, когда женщина вмешивается в его жизнь.

– Любовные амулеты не действуют на тех, у кого нет в этом нужды или желания. Истинная любовь обладает собственной магией и не может быть уничтожена или создана там, где истинной любви нет. Не надо думать, что для зарождения любви нужны травы или время года, Ангус.

– Неужели? – проворчал он.

От смеха Джорджианы затрепетало пламя свечи. Но Мойра задула ее и вышла из комнаты во мраке.

Кэролайн выглянула в окно, на залитые лунным светом холмы и башню. Сон не шел к ней. Она покрепче завернулась в толстую шерстяную шаль, накинутую на ночную сорочку, и открыла ставни. Бледный свет почти полной луны хлынул в комнату. Кэролайн оглядела башню, черневшую на утесе за озером.

Она до сих пор видела его лицо. Он стоял у башни, глядя на нее, протягивая руку. Все, что ей нужно было сделать, – взять эту руку. Она так и ощущала, как горят щеки, несмотря на прохладный вечерний ветер.

Кэролайн стянула края шали.

Какая глупость – вообразить, что он – граф Гленлорн, лэрд Макнаб, – сделал ей предложение!

Девушка улыбнулась, взяла гребень и принялась расчесывать волосы. Все же это была прекрасная фантазия… магическое мгновение.

Гребень зацепился о колтун, и она поморщилась. Разве она не думала когда-то, что Синджон Резерфорд, а потом и его брат Уильям женятся на ней? Как часто она сидела в гостиной, ожидая визита того или другого? Представляя, как кто-то из них упадет на колено и признается, что умрет в муках, если она немедленно не согласится стать его женой… или, по крайней мере, как только будет раздобыто специальное разрешение и куплено подходящее платье.

Но ждала она напрасно. Синджон почел за лучшее сбежать на войну, чем жениться на ней. А потом женился на Эвелин Реншо, и у них недавно родилась дочь. Уильям, возможно, сейчас проводит медовый месяц с Лотти. Смотрит ли он на жену так, как смотрел на Кэролайн лэрд, когда прижимал ее к груди?

Кэролайн ощутила дрожь в ногах.

Вздор. Сейчас не время воображать себя влюбленной, ведь в итоге все равно ждет разочарование. Кэролайн отложила гребень, заплела волосы в тугую косу. Возможно, она никогда не выйдет замуж. Никогда мужчина не посмотрит на нее любящим взглядом, никогда она не встанет перед алтарем, не говоря уже о детях или свадебном путешествии.

Прилив жалости к себе вызвал слезы на глазах.

Кэролайн встала, подошла к постели, откинула темное шерстяное покрывало, открыв прохладные белые простыни. Она всегда была романтичной мечтательницей, но пора стать разумной и здравомыслящей.

Она сделала выбор, когда покинула Лондон, отказалась от покровительства единокровного брата. Лучше спать одной до конца жизни, чем со Спидом или Мандевиллом. Они, возможно, уже забыли о ней и пустились на поиски других богатых невест. Ищет ли ее Сомертон или просто рад, что избавился?

Кэролайн зажгла свечу. Легла и взяла книгу стихов, обдумывая завтрашний урок. Она гувернантка, и нужно выполнять свою работу.

Но слова исчезали со страницы, а вместо них возникало лицо красивого шотландского лэрда: волосы развеваются на ветру, в глазах призыв… Он смотрит на Кэролайн, предлагая руку. Что бы сказал на это тот незнакомец, который спас ее на лондонской улице? Засмеялся бы, еще раз повторил, что она наивна, посоветовал бы вернуться домой и жить безопасной, спокойной жизнью?

Но неужели целая жизнь унылой безопасности лучше этого, единственного момента, пьянящего чувства высоты, с которой Кэролайн увидела желание в глазах мужчины?

Она отложила книгу и задула свечу, поклявшись больше не мечтать об Алеке Макнабе.

Алек бродил по огромной каменной пещере, называемой покоями лэрда. Мойра настояла на том, чтобы он занял их, хотя сам лэрд предпочел бы старую комнату в башне. Но, очевидно, теперь там жила вечно недовольная старая дева, гувернантка сестер.

Он живо представил ее в фланелевой ночной сорочке. Стоит на костлявых коленях, молится по-английски английскому богу, чтобы превратил мир, или по крайней мере мир в Шотландии, в английский образец совершенства.

Здесь, в этой комнате, ему было неуютно. Слишком много призраков, ожидавших от него слишком многого. Должно быть, и сейчас прячутся в тени, глаза сверкают надеждой, и все готовы возложить на его плечи тяжелую мантию долга.