— Сынок, а ты сейчас не пытаешься заставить дядю водителя ответить за беду, которую он вам причинил не по своей воле?

Экспертиза установила, что в аварии на федеральной трассе водитель «К-700» не был виновен. Производя экстренное торможение, он сделал все возможное для предотвращения катастрофы. Отец мой тоже не виновен, потому что той же экспертизой был установлен отказ системы рулевого управления. Никто не виноват. Бог отца Михаила, конечно, тоже. Сейчас следователь думал, что я хотел затащить водителя в тюрьму если не через парадное крыльцо, так через запасный выход.

— Это он убил мальчиков, — стиснув зубы, настойчиво произнес я.

— Доказательства?

— Сапоги и колючая проволока. Если сапоги он обменял на водку, то тот же самый солдат мог вынести ему и колючую проволоку.

Сашкин отец уважительно кивнул и тронул моего за руку.

Следователь только улыбнулся и заметил:

— Ну, проволоку можно взять где угодно. Мы выяснили, что все обрывки изготовлены из разных видов стали. — Он посмотрел на моего отца. — То есть, как вы понимаете, они не из одного мотка. — Кстати, мы попросили людей, у кого во дворах есть «колючка», проверить ее наличие. Все на месте. Значит, убийца берет проволоку за пределами города. Он настолько же не глуп, насколько бесчеловечен, этот убийца.

— Значит, он имеет возможность часто выезжать за город? — уточнил отец.

— Таких людей много. Водители, работающие в магазинах, например. Да мало ли кто. — Крючконосый следователь посмотрел на отца с упреком в глазах, почти обидчиво. — Пацан-то ладно, но вы?.. Мы эту версию обязательно проверим. Как уже сто пятьдесят других прокрутили.

Через открытое окно я услышал визг тормозов «уазика», остановившегося у крыльца больницы. Так умеет визжать только эта машина, настоящая истеричка. Еще через минуту в палату вошел мужчина лет тридцати, может, чуть больше, но явно не ровесник отца, младше.

— Говори, — разрешил следователь. — Как ни странно это звучит, но тут все свои.

— Товарищ полковник, я внимательно изучил протокол осмотра места происшествия, составленный после столкновения «Москвича» и «К-700». Резиновые сапоги в протоколе не значатся.

— Зачем в том протоколе было указывать резиновые сапоги? — изумился отец, но даже мне было ясно, что старательный исполнитель тупит. — С чего бы ГАИ указывала сапоги? Там и без них было что описывать!

— Он понял, что я буду жить, значит, останусь свидетелем, и выбросил их из кабины! — вскричал я, чувствуя, как от разочарований поднимается температура.

— Зато зеленые сапоги, где правый с трещиной на каблуке, обнаружены среди вещей цыган в их таборе, — спокойно проговорил приехавший человек.

— В таборе?.. — Я изумился так, что потерял дар речи.

— Мы проезжали мимо и заметили, что цыгане свои шмотки ворошат у дороги, — рассказывал приехавший человек не мне, а следователю. — Один из моих сотрудников заметил, что на земле валялся сапог с глубоким протектором, очень уж похожий на тот, что мы ищем. Мы тормознули, придержали. Нашли и второй сапожок. С трещиной на весь каблук. Можно проводить экспертизу, тут хлебом не корми — тот самый!

— В общем, выяснили, — закончил следователь. — Ребята, будут еще мысли — немедленно приходите.

Уже в коридоре я услышал:

— Связаться с воинской частью в областном центре! Мне нужна блокада цыганского поселка. Всех, кого сегодня задержали из цыган, — ко мне. Сапоги опечатать и отправить в город…

Дальше слова пожирало эхо, а вскоре следователя и вовсе не стало слышно.

Сашкин отец посмотрел на часы, извинился и ушел. Сына он увел с собой.

— Милый, нам всем нужно хоть чуть-чуть прийти в себя, понимаешь? — Отец положил руку мне на лоб.

— Это он, — прошептал я. — И я это докажу.

— Сынок… — Отец, думаю, хотел напомнить мне, что давать нужно только те обещания, которые можешь выполнить.

Вместо этого он снова произнес:

— Сынок… — и поцеловал меня в голову.

— В нише, за лыжами, стоит лук, — прошептал я, прижимаясь к отцу щекой. — Мне его сделал цыган. Отдай Сашке. Дядя Саша говорил, что его в деревню отправляют… Ему там нужнее.

Он кивнул и провел рукой по моему лицу.

— Только вот что… Пусть он не стреляет в людей из этого лука. — Я подумал и добавил: — Ну, и в зверей тоже. А то кто знает… Дед Пеша сказал, что если в людей, то сила у лука пропадет.

Отец пообещал выполнить все точь-в-точь, как я попросил. Я и не сомневался в этом. Это же отец.

На седьмой день после выписки из больницы бабушка объявила отцу о своем намерении пригласить в наш дом бабку-знахарку. Кто это и с какой целью она посетит наш дом, мне было неведомо. Однако, как и всякий ребенок, свое мнение о существе предмета я, в отсутствие возможности делать выводы лично, основывал исключительно на мнении людей, которым безгранично доверял.

— Если вы это сделаете, мама, я увезу Артурку в Шарап!

После этих слов отца я был почти убежден в том, что бабка-знахарка — это что-то очень нехорошее. Ее визит только добавит бед в копилку наших страданий, и без того полную.

К моему величайшему изумлению, бабушка вздохнула и ответила:

— Ну хорошо, хорошо… Просто я боюсь за него.

«За него — это за меня, стало быть», — подумал я и оказался в тупике своих мыслей, поскольку бабушке тоже доверял.

В этом свете роль неизвестной мне бабки проявлялась теперь как некая спасительная.

— Не нужно за него бояться, — решительно возразил отец. — С ним все в порядке.

Но даже я не почувствовал, что отец убежден в правоте этих слов.

— Ладно, езжай по своим делам. — Бабушка снова вздохнула, еще раз удивив меня.

Это был очень редкий случай, когда она что-то решила, а отец возразил. Единственный, когда он настоял на своем, а она пошла на попятную.

— Мы с ним погуляем в лесу.

Успокоенный отец уехал в город на соревнования, но оказалось, что бабушка схитрила, обманула его.

Уже вечером в дом наш пришла какая-то старуха. В руке она держала сумку, потертую на швах. Моя бабушка, королева семьи, обладавшая безграничной властью, повела себя в ее присутствии очень странно. Меня это встревожило, но даже это чувство не могло повлиять на ее поведение.

Она всячески потакала гостье, угодливо двигала стулья, почти подпевала всему, что старуха говорила, навзрыд, жалостливо рассказывала о моей жизни и неприятно меня этим удивляла. Все, что я видел, противоречило моим убеждениям о величии и могуществе моей всесильной бабушки из большого города. Вместе с тем понимание того, что бабушка не может причинить мне неприятности, сводило эту тревогу на нет. Эта полярность детских убеждений — страха и уверенности в ближнем, противостоящей ему, — смирила меня, довела до беспомощности.