присаживайтесь. Захар… на редкость неспокойный, неуемный человек. Я ему говорила, что иногда надо просто смириться. Любой целитель рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда нужно просто смириться… ему ли не знать.

Бекшеев огляделся.

Стулья в кабинете имелись в количестве шести штук. Четыре стояли вдоль стены, у самых дверей и предназначались явно для посетителей. Еще один – за столом, и последний – перед ним. На него и предлагалось сесть. Сама Людмила заняла место за столом. И почудилось, что, отгородившись, выдохнула с облегчением, будто этот стол стал преградой.

- А он никак не желает. Конечно, с одной стороны подобное упорство достойно похвалы. С другой… Захар не видит, что его навязчивое стремление помочь мертвым причиняет боль живым.

Бекшеев взял один из стульев у стены и подвинул к столу.

- Боюсь, - Зима кивнула с благодарностью и села. – Не совсем вас понимаю. И да, отчасти мы здесь из-за Ангелины, но Захар…

- Захар Торин. Её жених, - Людмила подвинула папки в сторону. – Он очень… переживает… думаю, весьма скоро вы с ним познакомитесь. Но если не он…

- Скажем так, мы просто хотим разобраться, - Бекшеев осторожно опустился, опираясь на трость. Стул оказался жестким и ожидаемо неудобным. – С Ангелиной, как мне сказали, вы были дружны…

- Да. Наверное, можно и так сказать. Мы познакомились давно. Еще там, на линии фронта… я сбежала. Мне было пятнадцать, а она постарше. Я соврала про возраст. Но Ангелина все поняла. Хотела отправить меня домой, но я уговорила не выдавать… глупая была. Какая я была глупая, - свет в глазах Людмилы чуть погас. – Она как-то умудрилась сделать так, что мы остались вместе. Помогала. Оберегала… благодаря ей я не сошла с ума. И потом… однажды нас начали бомбить. И я совсем растерялась. Это еще в самом начале войны было. У меня в голове не укладывалось, как можно бомбить госпиталь… там же раненые… она меня вытащила. Так что, я ей жизнью обязана. И нет. Все-таки мы не были подругами. Скорее она была моей старшей сестрой. Умной. Доброй. Заботливой. Извините…

Людмила убрала руки под стол. Пальцы нервно подрагивали, да и не только пальцы. Тик проявился и на губах, и на левом глазу.

- Это… нервное… пройдет… знаете… мама хотела, чтобы я отправилась учиться. В Петербург. Бабушка и она были слабыми целительницами, а во мне дар открылся куда более ярко… и я бы отправилась. Если бы не война и глупость эта…

- А потом?

- Потом… потом оказалось, что…

- Поздно?

- Нет. Не поздно. Что у меня вот, - Людмила вытащила руки и распрямила, показывая, как судорожно подергиваются пальцы. – Когда волнуюсь, начинается… порой так, что ручку удержать не могу. Да и так пишу-то с трудом… со мной обычно сидит кто-то, кто записи ведет. В университете сказали, что на общем факультете и без того конкурс большой. Что мой яркий дар по их меркам не так и ярок, чтобы всерьез на что-то рассчитывать. А нервы… нет, у меня приняли экзамен. Плюс рекомендации руководителей… зачли работу в госпитале. И дали диплом. Вроде бы и радость, а толку… практика ограничена. Мне и посоветовали ехать в провинцию, поискать какой-нибудь госпиталь, где все просто и понятно.

Людмила сжала кулаки и выдохнула.

- Я так и сделала.

- А Ангелина?

- Мы… расстались перед самым концом войны… Ангелину ранили… и отправили в тыл. Я осталась. Потом нашла, конечно… а она уже с мужем. Представляете? В госпитале в кого-то там влюбилась…

- В кого?

- В этого… Синюшкин. Смешная фамилия, вот и запомнилась. Я обиделась тогда. Глупая… мне ведь думалось, что она моя и только моя… семья, родня и все такое. Самый близкий человек. А она взяла и замуж! Как-то это…

- Подло?

- Точно. В тот момент это показалось самым настоящим предательством. У меня еще нервы… тик был куда сильнее… в университете отказали… совет этот… попроще… не претендовать… выше головы не прыгнешь… все мои планы… я видела себя блестящим хирургом, гениальным почти… имя в историю и все такое. А тут вдруг раз и конец всем мечтам и желаниям. А еще Ангелина замуж вышла. Вот и не сдержалась. Наговорила многого такого, о чем до сих пор жалею… и сбежала домой.

- А она?

- А она куда-то с мужем. Знаю, она приезжала домой. Хотела помириться со своими, но что-то там не вышло… Ангелина мало говорила о семье. И тогда, и потом уже… она в целом была довольно замкнутым человеком. Очень добрым. Но замкнутым… наши пути разошлись надолго. Признаюсь, я жалела и о тех словах, и пыталась её найти. Но Каблуковы со мной говорить отказались. Потом у мамы начались проблемы, здоровье её пошатнулось. И госпиталь этот… и все-то сразу. Так что снова получилось наоборот. Ангелина нашла меня. Представляете? Просто однажды открыла дверь и сказала… здравствуй. Вот просто… здравствуй. И я еще растерялась. И потерялась. И даже испугалась, что это чудится. А она решила, что я до сих пор дуюсь… в общем, я её догоняла. Потом мы плакали, обнимались… как это у женщин выходит. И она сказала, что хочет работать здесь.

- А вы?

- Была только рада. Да, Ангелина тоже не стала врачом, как хотела. Эта война перечеркнула многие планы и желания, но лучшей медицинской сестры я не встречала. Она быстро навела в госпитале порядок. Правда, не всем это понравилось… еще её матушка приходила ругаться.

- С вами?

- Я же главный врач. Хотя скорее просто числюсь. Делами хозяйственными так-то у нас Егор Витольдович занимается… у меня к этому способностей нет. И Антонина Павловна еще помогает очень.

- А Каблукова…

- Мария Федоровна требовала уволить Ангелину.

- Требовала?

- Сначала. Говорила, что хватит уже семью позорить. Брата. Что у них репутация, а Ангелина тут из-под черни горшки выносит. Ничего она не выносила, для этого санитарки есть. И уборщицы. И так-то у нас редко кто задерживается, чтоб совсем надолго. Все же оборудования нет. И если что серьезное, то в район везем. А перевязки… ну это же ерунда.

Как для кого.

Для нее, этой светлой женщины, повидавшей на своем веку, пожалуй, куда больше, чем случилось видеть Бекшееву, возможно местные раны и не были чем-то страшным.

- Тем более, что у Ангелины опыт огромнейший. К ней больные сами на