Колдунов кивнул.

– И причина в том, что я стою выше тебя на социальной лестнице?

– Так получается.

– Что ж, это даже лестно – в конце двадцатого века быть брошенной из-за сословных предрассудков, – процедила Соня.

– Я просто боюсь всю жизнь быть зятем Бахтиярова, – нашелся Ян, хотя эта разумная мысль могла бы прийти ему в голову и пораньше, – понимаешь, я много работал, достиг кое-чего сам, без всякой протекции, а если мы поженимся, то, чего бы я ни добился, люди всегда будут говорить «это потому, что у него такой тесть»!

– Да? – Соня усмехнулась. – А я думала, мы просто нравимся друг другу.

– Так да! Ты мне очень нравишься, правда, – Ян говорил искренне, – только я не готов… Черт, даже не знаю, как сказать…

– Да что тут, собственно, говорить, – Соня отвернулась и подровняла снимок на негатоскопе, – кто хочет, всегда найдет способ, а кто не хочет – повод, прости уж меня за банальность.

– Это ты меня прости.

Соня встала и вдруг погладила его по плечу:

– Не за что прощать, Ян. Если это все, то я тебя больше не задерживаю.

Ян ушел с тяжелым сердцем. Он обидел хорошую девушку, которая не сделала ему ничего плохого и уж точно не виновата в том, что родилась во влиятельной семье. Все-таки заводить романы на службе – это полный идиотизм и злостное нарушение техники безопасности. Одна надежда, что Соня выйдет в Москве замуж, не вернется на работу и он не должен будет каждый день смотреть ей в глаза, чувствуя себя последней сволочью.

А все потому, что не слушал папу, который постоянно повторял, что работа и любовь – две вещи несовместные, надо их разделять самым строгим образом. Для мужчины работа, если только он занимается настоящим делом, это все равно что охота для первобытного человека, занятие жизненно необходимое и в то же время полное опасностей. Не поймает зверя – умрет с голоду, а зазевается – зверь поймает его. В таких жестких условиях отвлекаться на женские прелести равносильно самоубийству. Только уединишься под кустом с красавицей, тут же тебе тигр откусит голову.

Ян чувствовал, что с ним сейчас произошло что-то подобное. Грустно, муторно было на душе, и особенно противно, что он беспокоился не о Соне, а о себе, как будет с ней работать, когда она вернется с курсов, ведь ультразвуковое исследование показало себя весьма эффективным методом в диагностике желчнокаменной болезни, значит, ему придется очень часто обращаться к Софье Сергеевне в лечебных и научных целях.

Недовольный и злой, он поехал после работы бесцельно шататься по городу. Дома наверняка Дина, в одной руке ремень, в другой поварешка, обучает Васю и одновременно варит обед. Идиллия, но Яну не хотелось ни созерцать чужое счастье, ни портить людям настроение собственной надутой физиономией.

Он погулял по Невскому, зашел зачем-то в Гостиный двор, хотя никогда его не любил за какую-то купеческую напыщенность и тесноту и солидные одежды для представления благородному семейству, слава богу, стали не нужны.

Убожество скучной советской продукции чередовалось с аляповатыми матрешками, расписными шалями и холодным блеском фарфоровых сервизов. Яну быстро это надоело, и он двинулся к каналу Грибоедова, к дому с башенкой, увенчанной глобусом, похожему на таинственный замок. Там располагался книжный магазин.

Быстро просмотрев стеллажи с медицинской литературой и не найдя ничего нового, Ян поднялся на второй этаж, в художественный отдел. Там стояли какие-то тяжелые коленкоровые тома, от которых за версту несло соцреализмом, отдельная секция была отведена под аскетичные сборники ленинградских писателей, а больше ничего интересного не наблюдалось.

В детской литературе обнаружился маленький зеленый томик под названием «Поющий трилистник», сборник ирландского фольклора. Ян купил его, сам удивляясь своему порыву. Наверное, потому, что раньше читал в романах, с каким удовольствием герои пили ирландский виски, вот и захотелось приобщиться, хотя бы таким косвенным образом.

Ян медленно ходил по залу, глазел на стеллажи, и потихоньку чувство собственного паскудства отступало. Он вспоминал, что почти во всех прочитанных им книгах героем двигала любовь, не просто симпатия, а именно божественное и неподвластное логике чувство. Расчетливый же и разумный выбор жены прямо осуждался, так поступали только отрицательные персонажи и несли за это наказание. Не могла же вся литература быть построена на том, чего нет? Если бы люди не любили, они бы про это и не читали, точно так же среди докторов не могла бы долго пользоваться популярностью монография про несуществующую болезнь.

Наверное, художественная литература все же важна, она не просто развлечение, не способ скоротать время, а что-то действительно необходимое человечеству. Возможно книги – как клинические случаи в монографиях, примеры, без которых невозможно усвоить материал. На них одних, конечно, трудно составить верное впечатление о предмете, но порой в трудную минуту, когда не знаешь, что делать, может помочь именно клинический пример, о котором ты когда-то где-то читал.

Держа «Поющий трилистник» под мышкой, Ян вышел на Невский. Бронзовый Кутузов стоял весь в инее, и заиндевевшая колоннада Казанского собора казалась серебряной.

Проехал троллейбус, рассыпая от усов голубые искры, его окна были сплошь разукрашены морозными узорами, лишь на одном темнел отпечаток детской ладони. Мимо Колдунова, ежась и втягивая головы в плечи, спешили замерзшие люди, и потому, что сам он не чувствовал холода, Ян вообразил, что давно умер и попал непонятно куда, то ли в ад, то ли в рай. Вдруг он все-таки был убит в Афгане, а то, что сейчас с ним происходит, это всего лишь предсмертный сон, который кончится, как только мозг окончательно погибнет.

– Да нет, чушь собачья, – пробормотал он, – я живой…

Но, только придя домой и почувствовав невыносимую ломоту в замерзших пальцах ног, он осознал, что в самом деле жив.

До отъезда Соня общалась с ним как прежде, ровно и дружелюбно, отчего Яну делалось тошно, что он обидел такую хорошую девушку, и он хотел с ней поговорить, попросить прощения, но понимал, что в любом случае сделает только хуже, и просто старался реже попадаться ей на глаза.

Другое дело папа-Бахтияров. Он стал демонстративно игнорировать Яна, не отвечал на его приветствия, а если оказывался в одном с ним помещении и обстановка позволяла, то, как бы в пространство и не называя имен, заводил речь о посредственностях, у которых потолок – медицинский пункт полка, а они лезут в большую хирургию. Да еще как настырно!

«Буквально, как в песне у Высоцкого, мы их в дверь, они в окно!» – произносил Бахтияров с холодным смешком, бросая на Яна красноречивый взгляд.

В другое время Ян, может быть, и нахамил бы, но сейчас чувствовал свою вину и молчал.

Князев наблюдал за происходящим не без интереса и тоже не вступался, потому что в принципе не разговаривал с Сергеем Васильевичем.

Лишь оставшись наедине с Яном во время дежурства, он дал своему подопечному подзатыльник и в сердцах сказал: