Ян теперь понимал, например, такое выражение, как «любовь окрыляет». Нет, летать он, конечно, не научился, но сил прибавилось раза в два.

После службы он ехал сразу в библиотеку, быстро целовался с Наташей, бежал домой, обедал (теперь благодаря Дине у них почти всегда дома был суп), переодевался, брал работу и мчался обратно. Устраивался за самым дальним столом и занимался, и, несмотря на близость Наташи, получалось весьма продуктивно. Гораздо лучше, чем дома. По крайней мере, много реже он бегал курить.

Наташа ничем не показывала, что они вместе. Даже когда, кроме Яна, в зале не бывало посетителей, она вела себя строго, как настоящая библиотекарша.

Яну пришлось сделать еще пару рейсов к старушке за книгами. Она попросила его посмотреть розетку в коридоре, но Ян не разбирался в электричестве и высвистал Васю, который в этом деле был ас.

Когда Наташа заканчивала работу, они шли куда глаза глядят. Иногда в кино, все равно на какой фильм, иногда просто гуляли, если погода позволяла.

Началась удивительно ясная и спокойная жизнь без сомнений и вечных их спутников – пустых тревог.

То, что раньше представлялось Яну решительным и трудным шагом, внезапно сделалось радостью, тем, что делать хочется, и делается легко.

Теперь ему представлялось совершенно естественным, что, если он хочет быть с Наташей всю жизнь, надо жениться на ней, и как можно скорее, а для этого следует познакомиться с ее родителями, а ее познакомить со своими – не потому, что так требует этикет, а чтобы все они стали близкими людьми.

Он с удовольствием включился в подготовку Васиной свадьбы, от чего раньше увиливал, как только мог. Торжество планировалось сдержанное, только для близких, но таковых набиралось все равно много, и понятно было, что выльется оно в обычную пьянку, но хотя бы часик следовало удержать романтику. Ян удивился, почему не участвуют родители, но Васины жили в Казахстане и приехать не могли, поэтому они заочно благословили сына и его невесту и ждали их у себя на каникулах, чтобы там устроить настоящую деревенскую свадьбу.

Динины предки прокляли дочь и самоустранились, что, как понял Ян между строк, было их излюбленной стратегией. Ян решил в эту больную тему не вникать, он, назначенный свидетелем, ездил с Васей отоваривать выданные в загсе талоны на водку, коньяк, колбасу и еще какие-то консервы и стоял с ним в длинных очередях, потому что водки оказалось катастрофически мало на двадцать луженых курсантских глоток.

Наташа мало говорила о себе, и Ян почему-то решил, что она из неблагополучной семьи, но был готов мириться с этим обстоятельством. Обстоятельств теперь вообще не существовало, он знал, что будет с Наташей, несмотря ни на что.

Когда она пригласила его к себе, Ян согласился с волнением. Он боялся, что не сумеет найти общий язык с алкоголиками и произвести на них хорошее впечатление, потому что по работе в приемнике знал, как эти люди тонко чувствуют презрение в свой адрес, даже если оно не высказано вслух и тщательно замаскировано.

Но увиливать не стал.

Поднявшись по темной лестнице, он вслед за Наташей попал в огромную кухню, казавшуюся тесной из-за развешанного по веревкам постельного белья и цинковых тазов на стенах. Мелькнула какая-то женщина в цветастом халатике, Наташа поздоровалась и повела Колдунова мрачным извилистым коридором, выкрашенным в хмурый болотный цвет до половины (а выше была побелка вся в трещинах и припудренная черной пылью времени).

Ян содрогнулся, но тут Наташа открыла дверь, и они оказались в небольшой светлой комнате, такой уютной, что он на всякий случай зажмурился и тряхнул головой, вдруг галлюцинация.

Но нет, все было наяву, и обои в цветочек, и белоснежная тюлевая занавеска, и две узкие кроватки, почти как у них с Васей. У окна стоял письменный стол в стиле шестидесятых, на легких ножках и с одной коротенькой тумбочкой, узкий книжный шкаф и такой же платяной, а больше в комнате ни для чего не оставалось места.

Колдунов хотел поцеловать Наташу, но не успел даже ее обнять, как вошла маленькая худощавая женщина, и Ян сразу понял, что это Наташина мама, так они были похожи.

Маму звали Полиной Георгиевной, и работала она участковой медсестрой в детской поликлинике.

– Чай? – спросила она, и тут же сама себе ответила. – Чай!

И убежала.

Ян огляделся. Как-то сразу чувствовалось, что в этой комнате живут дружно, хорошо и интересно. На стенах были булавками приколоты рисунки, Ян сначала подумал, что Наташины детские, но оказалось, что это маленькие пациенты так благодарили свою любимую медсестру. На одной картинке художник по малолетству работал в стиле «ручки-ножки-огуречик», но при этом так точно уловил сходство, что Ян рассмеялся.

Вернулась Полина Георгиевна и, постелив на письменный стол скатерть, стала быстро расставлять вазочки с вареньем и конфетами, блюдце с нарезанным лимоном и чашки в белый горошек.

– Значит, вы доктор, – сказала она, когда Наташа вышла за хлебом.

Ян кивнул, а Полина Георгиевна ничего не ответила, только уважительно поцокала языком. Колдунов не верил во всякую чушь типа ауры и энергетических полей, но объективная реальность состояла в том, что у людей, особенно у женщин, долго и честно работающих в медицине, действительно образуется особый ореол. Рядом с таким человеком чувствуешь себя спокойно и надежно, даже если знаешь его всего несколько минут. Ян улыбнулся, а Полина Георгиевна приказала ему принести из кухни табуретки.

Мало-помалу они разговорились, и беседа, как это почти всегда бывает, когда медиков в компании больше одного, съехала на профессиональные темы. Полина Георгиевна интересовалась у Колдунова новыми методиками заживления пупка, о которых он мало что знал, да и вообще в детских болезнях плавал. Еще мама Наташи спросила у него совета по нескольким сложным случаям на участке, Ян, к стыду своему, не знал, что делать, но обещал поспрашивать на кафедре детских болезней, не согласятся ли они помочь.

– Я напомню, – сказала Наташа, о которой в пылу беседы почти забыли.

Чувствовалось, что Полина Георгиевна любит свою работу, живет ею и счастлива, несмотря на бедность и не сложившуюся личную жизнь (Ян не расспрашивал, но понял, что отец Наташи ушел из семьи вскоре после ее рождения).

Наташа тоже хотела пойти в медицинское училище, но у нее оказалась слишком робкая натура, и мысль о том, что придется протыкать живого человека иглой, вызывала у нее настоящий ужас.

Подумала-подумала да и отнесла документы в библиотечный техникум.

Ян сидел, пил слабенький чаек и чувствовал, что дома. Он с удивлением вспоминал свой былой снобизм, когда считал девушек без высшего образования тупыми и ограниченными и был уверен, что с ними ему будет скучно. Боже, он достигал таких вершин высокомерия, что презирал участковых врачей, а медсестер из поликлиники вообще не держал за медицинских работников. Подумаешь, бумажки перекладывают, талончики выписывают, да журнальчики заполняют. Клерки, а не медики!