Большинство жителей Стршеды утверждают, что дачные домики не относятся к деревне, ведь их владельцы не имеют ничего общего с деревенскими. Дома стоят далеко друг от друга, каждый в окружении пышных деревьев, кустов и огорода. Сейчас их, наверное, не меньше двадцати, все новые семьи приезжают, чтобы насладиться выходными на природе, девочки-подростки загорают у надувных бассейнов, мальчики-подростки сбивают палками яблоки и рыбачат на озере, отцы семейств жарят шашлыки, широко расставив ноги, а матери пьют вино и читают на террасах. Деревенские ребята говорили, что дом Человека-Башмака стоит далеко от остальных, на краю леса, и никто не видит, как он приезжает и уезжает – он вдруг просто появляется, а на следующий день окна закрыты ставнями, тяжелая дубовая дверь на замке. Он не делает в деревне покупок, не ходит в пивную и не прогуливается по главной улице.

Наконец, я догоняю дедушку. Он входит в калитку и топчет переросшую траву на лужайке в палисаднике. Над домом нависает большая вишня, ягоды еще не созрели, но поклеваны птицами и оттягивают ветки. По сравнению с соседними, домик сам по себе скромный – маленький, с крышей из оцинковки, без спутниковой тарелки, террасы, гаража или бассейна – популярных излишеств пражских дачников. Судя по выцветшей краске на дереве и покосившейся каминной трубе, домик стоит здесь уже давно, возможно, десятилетия, но я никогда не видел его во время вылазок на разведку в те времена, когда некоторые из деревенских ребят еще меня терпели. Дом появился передо мной так же внезапно, как Человек-Башмак со своим рюкзаком, словно часть нашей жизни, всегда присутствовавшая, но до сих пор скрытая.

Перед калиткой я останавливаюсь. Возможно, лучше было бы позволить дедушке сделать то, что он задумал. Что такого было в письме, почему он сунул за пояс пистолет? Но если он убьет человека, мы потеряем дедушку. Останемся только мы с бабушкой и Шимой, слишком маленькая семья, ни на что не годящаяся. Нам нужен дедушка. Мне нужны приступы его ночного кашля, чтобы заснуть, нужен мускусный запах его рубашек, чтобы чувствовать себя дома.

Я вхожу в дом, и боль в икре стреляет до колена, а кончики пальцев дрожат. Когда я вхожу, дверь скрипит. Внутри дом так же печален и пуст, как и снаружи – пластмассовый стол в гостиной с пустой бутылкой на нем, печка, потрепанный ковер и кресло слева от меня, на котором сидит дедушка с пистолетом на коленях. Напротив него на уродливом оранжевом диване растянулся Человек-Башмак, накрывшись одеялом. У его ног лежит черная немецкая овчарка, голова на лапах, но уши настороже. Комната такая маленькая, что если я сделаю два шага, то наткнусь на них.

– Якуб, иди домой, – говорит дедушка. – Два раза повторять не буду.

– Нет, – отвечаю я.

– Я так понимаю, стучаться в вашей семье не принято? – говорит Человек-Башмак, вытягивая правую руку.

Он выглядит расслабленным и довольным, словно только что проснулся после дневного сна.

– Хотя бы сейчас сделай, как тебе говорят, иди домой, – настаивает дедушка.

Я подхожу к другому креслу и сажусь рядом с дедушкой. Слышно, как он скрежещет вставными челюстями. Собака внимательно за мной наблюдает.

– Если ты хочешь, чтобы я пошел домой, придется тебе туда меня отволочь, – говорю я.

– А мне он нравится, – вставляет Человек-Башмак.

– А ты закрой рот, – рявкает дедушка.

– Ну конечно, я уже не могу говорить в собственном доме. Да какая разница, что здесь пацан? Вы же пришли поговорить, а не стрелять, несмотря на этот спектакль. А кроме того, почему бы парню не узнать, какая кровь течет в его жилах? Не ограждайте его от неизбежного будущего.

– Я прострелю тебе колено, – шипит дедушка.

– А мой пес вырвет вам глотку.

Я чувствую, что дышу слишком громко, и пытаюсь успокоиться. Но чем сильнее пытаюсь, тем больше устают легкие, и наконец я уже сгибаюсь пополам, тяжело дыша. Дедушка кладет руку мне на спину.

– Можно перенести это на другой раз, – говорит Человек-Башмак. – Или поговорить спокойно, без угроз.

Дедушка вытаскивает из кармана скомканное письмо.

– А собака бросится на меня, если я передам тебе это?

– Я знаю, что в нем.

– В нем говорится, что в семьдесят шестом партия конфисковала у тебя дом и передала его нашей семье в качестве перераспределения собственности среди партийных работников.

– Да.

Похоже, Человек-Башмак не очень-то этому рад, он не улыбается и не злорадствует. Его взгляд остается серьезным и равнодушным, как барометр, предвещающий надвигающийся шторм, который может разрушить город или просто уйдет в океан.

– Этот дом построил мой прадед на свое жалованье на фабрике, еще до индустриальной революции, – говорит дедушка. – Все это – ложь с печатью бюрократов.

Он теребит пальцем рукоятку пистолета. Я никогда раньше не видел такого нервного тика, это дедушке несвойственно. Он вытирает потные ладони о рубашку.

– А разве это не приводит нас прямо в корень нашей загвоздки, пан Прохазка? Все это неважно. Не имеет значения, что ваш прадед голыми руками выкопал яму под фундамент и что его лоб опаляло солнце, когда он покрывал крышу. В документе, который вы держите в руках, утверждается, что дом украли у меня и отдали вам в награду за работу вашего сына. Так заявило государство. У вас две недели, чтобы убраться и отдать собственность законному владельцу.

Дедушка достает из переднего кармана пачку сигарет. Когда он прикуривает, Человек-Башмак тянется к стоящему перед ним термосу и наливает молока в высокий стакан.

– Можете здесь курить, – говорит Человек-Башмак. – Никаких проблем. Молока не хотите? Якуб? Еще теплое, только что из вымени.

Впервые за две недели я не чувствую боли в ране. Вообще ничего не чувствую, не считая трудностей с дыханием. Как нам удается так легко дышать и днем, и ночью? Пять коротких вдохов, один долгий. Три долгих, десяток коротких. Я считаю, постукивая пальцем по колену, и пытаюсь войти в ритм с дедушкиными пальцами, сосредоточив все мысленные усилия на том, чтобы вдыхать и выдыхать, раз-два, раз-два, но я больше не контролирую собственные легкие.

– Не разговаривай с ним, – шепчет дедушка сквозь стиснутые зубы, и я точно не знаю, к кому он обращается – ко мне или к Человеку-Башмаку.

Дедушка встает и делает шаг вперед, а Человек-Башмак удерживает рычащую собаку за загривок.

– Я годами представлял себе этот момент, – говорит Человек-Башмак. – Поначалу, конечно, когда отсиживал четырехлетний срок в тюрьме как политзаключенный. Кормили там пересоленной кашей и тушенкой по воскресеньям, с черствым черным хлебом и водой с хлоркой. Мой сосед по камере дрочил, глядя на меня, пока я спал. Говорил, что в темноте мой подбородок напоминает ему жену. Он был художником, нарисовал Брежневу половые органы вместо бровей. Тогда-то я и решил, что однажды найду вашего сына. Партия выгнала моих родителей из квартиры, в которой они прожили почти всю жизнь, и запихнула их в тесную однокомнатную квартирку, как и других родственников политических заключенных. Когда обнаружились наши венгерские корни, родителей даже чуть не посадили на поезд в Будапешт. Забрали почти всю мебель, снизили пенсию. Я даже обрадовался, что у меня не было детей – только представьте, как бы партия поступила с ними. Или с моей женой. Мою жизнь забрали у меня с помощью электрического тока и подписи на обвинительном заключении, пан Прохазка. Моих родных третировали, чтобы ваши могли процветать. А теперь у меня есть влиятельные друзья. Я на стороне победителей.