тупо уставился на меня. Затем он промычал что-то. Я не разобрал ни единого слова. Я начал стягивать с него одеяло…

Первое, что я увидел, это кожаная плотная повязка на лице до самых глаз. Одной рукой я держал лампу над головой, а другой стал развязывать шнурок на его маске. Получилось, я стянул ее. И чуть не выронил лампу. Губы Рикки были плотно сшиты нитками! Поэтому он не мог говорить. На вид бедняге было всего лет шестнадцать. Затаив дыхание, я продолжил аккуратно стаскивать с Рикки одеяло, готовясь к самому худшему. Я почувствовал запах крови и гноя. Простынь под ним была в темных пятнах. Но что это? Левая рука парня была отнята до локтя, а обрубок на конце прижжен по живому чем-то раскаленным! Об этом говорило черное мясное пятно с бледными буграми выступающей кости. Правая рука была вся иссечена глубокими порезами, тоже стянутыми нитью. Их было не меньше дюжины. Помимо этого, правая нога так же была отхвачена до самого колена. Лицо Рикки было почти безжизненным и серым. От парня разило целым набором неприятных тошнотворных запахов.

— Что же с тобой сделали, парень… — в отчаянии и ужасе прошептал я. — Рикки, — стараясь сделать голос бодрее, проговорил я. — Ты должен выслушать меня. Я помогу тебе подняться, но ты должен быть сильным. Нам нужно убираться отсюда, понимаешь? Твои мучители мертвы все до единого. Тебе больше ничего не угрожает.

Пока я произносил свою речь, я глядел на Рикки. С каждым сказанным мною словом, казалось, парень оживал. Он пытался что-то сказать мне сквозь нити, двигал губами. Я помог ему подняться. Перекинул его руку через свое плечо, и мы неспеша стали направляться к лестнице, ведущей вниз. Я шел, а он скакал на одной ноге. Несколько раз мы останавливались на ступенях, и Рикки отдыхал, тяжело и жадно втягивая свежий, проникающий сквозь раскрытую уличную дверь воздух носом.

Внизу я прислушался. Нет, все было тихо. Майя не должна была выжить. Я искренне надеялся, что она сломала себе шею, упав в подвал.

Я усадил Рикки у дороги на ковер из травы, и привалил его к стволу низенького деревца. Затем я вернулся за Алисией. Она сказала мне, что слышала драку внутри таверны, и очень расстроилась, когда узнала о смерти мистера Бломба. Я велел ей сесть рядом с малышом Рикки. И вновь я бросился назад, чтобы пригнать ослабевших от яда коней. Я с трудом заставил их подняться на ноги. Взяв под уздцы обоих, я повел их, ковыляющих и спотыкающихся, к дороге. Привязал там же у дерева.

— Алисия, — шепнул я жене, достав из кармана нож, который попутно прихватил из таверны. — Возьми это, освободи Рикки губы. А мне нужно сделать еще кое-что.

Через четверть часа в компании полуживых коней мы глядели на огонь, вырывающийся жаркими языками из окон таверны. Первый этаж вспыхнул быстро. Затем огонь перебрался на верхний этаж и крышу. Подул ветер. Жаркое пламя переметнулось на свинарник и тот загорелся еще быстрее, чем таверна. Словно свеча. Я слышал визг свиней-людоедов. Мне не было их жалко. Я отрешенно от всего прокручивал в голове все, что с нами произошло за эти несколько дней. Облокотившись спиной на теплое брюхо одного из жеребцов, я стал понимать, почему смерть доктора Моллигана казалась мне странной. На самом деле, все было гораздо проще. И, наверное, правильнее. В какой-то момент док понял, куда его занесло. Понял, что живым ему не выбраться, как и всем остальным. Он решил попытать счастья в тумане, возможно, добраться до города, но свернул не туда и угодил в один из капканов, расставленных Тоддом для таких вот заплутавших бедолаг и крупного зверя. Он понял, что ему конец. Почему же Моллиган умер от яда, а не от потери крови? Я видел на его шее крестик. Как верующий человек, он просто не мог допустить того, чтобы его тело было съедено людоедами. И тогда он накачался цианидом. Отравленное мясо есть не станут. И что касаемо его тела, то, скорее всего, Тодд сбросил его в болоте и там же убил Оливию. Отчасти, ее смерть могла быть и на моей совести. Ведь мы говорили с ней о кулоне, о Джиме. Тодд наверняка слышал нас и решил разделаться с Оливией, чтобы она не проболталась о темных делах, творящихся здесь. А той ночью, когда мистер Бломб видел сверток, выуженный Тоддом из повозки, ее труп перекочевал в свинарник, где и ждал своего часа быть разделанным на куски. К слову, о мясе, которым мы питались — сладковатый привкус был естественен, надо полагать, присущ вкусу человечьего мяса. Травы и специи были совершенно ни при чем. И об этом, как и о многом другом, мы никогда не говорили с Алисией после.

Когда упала часть сожженной крыши таверны, а это было уже перед рассветом, Рикки поведал нам свою историю. Через силу, через боль израненных губ. Он вспоминал, как покинул Риданские городские стены, следуя в Северную Кантану, но сбился с пути в тумане. Блуждая по тропам, он наткнулся на таверну и остановился там. Он был первым постояльцем «Последнего приюта» за долгое время. Этим с ним поделились сами Фаринджеры. В первую же ночь он очнулся прикованным к своей кровати тугими веревками. Затем начался кровавый ад. Чтобы перестраховаться от нехватки человеческой крови Фаринджеры решили не съедать Рикки целиком. Они просто сделали из него дойную скотину. Сначала людоеды, конечно, поживились его рукой и ногой. А потом регулярно стали накачивать Рикки дурманящими настоями из ядовитых трав так, что он больше уже не смог подняться. Периодически они полосовали его оставшуюся руку, наполняя бокал кровью, и сшивали рану обратно. Затем срезали пару стежек с его губ, пичкали лекарствами и настоями для восстановления, поили жидкой овощной похлебкой. И зашивали. Так продолжалось долгое время, счет которому Рикки потерял практически сразу, как только погрузился в кошмарный сон наяву. Потом появились доктор Моллиган и мистер Бломб, и Фаринджеры объявили запрет на вход в комнату Рикки, сославшись на его скверное здоровье. Эту же историю скормили и нам с Алисией.

Теперь все было кончено. Я наблюдал за огнем. В небо взмывали клубы черного дыма, уносящие страдающие души погребенных внизу людей в светлые и безгреховные земли Господние. Я надеялся, что жители в городе заметят наш тревожный сигнал и вскоре придут нам на помощь. Если же нет — ради Алисии и малыша Рикки я бы мог без устали гладить загривки обоих коней до самого вечера, если тепло моих рук поможет поднять