Радиовышка

Дюк тупо уставился на костяшки своих пальцев в десяти дюймах от своего лица. Его ладони сжимали руль так крепко, что должно быть, они побелели и стали цвета молока, но алая кровь, заляпавшая добрую часть его обеих рук до самых кистей, скрывала это. Кровь уже высохла, как высыхает свежая краска на обновленной ею скамейке в парке или, скажем, на детали корпуса автомобиля после косметического ремонта. Это значит, что он убрался из собственного дома как минимум полчаса назад, но руки все еще кисло пахли железом. Перед глазами стояла картина семейной ссоры с Одри. Сначала все было не так уж и плохо, потом вышло из-под контроля. На столе лежат острые приборы, которые Одри положила рядом с тарелкой Дюка. Они с Одри говорят о чем-то обыденном, она как обычно жестикулирует и искоса постреливает на него своими симпатичными серыми глазками. Правда, он уже не мог вспомнить, о чем конкретно они толковали. Затем их голоса перерастают в крики. Далее обрыв памяти, словно Дюк это книга, из которой выдрали несколько страниц и тут же сожгли. Он вспомнил вспышку гнева, вырывающуюся изнутри него, и то, как он схватился за блестящий нож, а в голове почему-то звучало всего два слова — масло, гребаное масло. Представляя все это, Дюк зажмурил глаза от блеска сверкнувшего лезвия, но сейчас то был всего лишь яркий свет фар встречного автомобиля, выезжающего с заправочной станции на дорогу. Реальность, отчерченная ревом мотора проносящегося мимо огромного «ДжиЭмСи», вернула его на сиденье своего «форд сиерра», увенчанного желтым знаком «такси» на помятой котами крыше, часто служившей им батутом для прыжка с дерева, под которым он всегда парковался рядом с домом на двадцать шестой улице.

Масло. Дюк поднял глаза в панораму лобового стекла. Розовая полоска догорающего зарева от заходящего солнца расстилалась над крышами малоэтажных домов большого квартала с мелкими магазинами, дешевыми забегаловками, несколькими обувными мастерскими, пошивочным ателье, химчисткой и двумя автозаправками. Возле одной из них под кроной раскидистого клена Дюк и заглушил свой мотор.

Он не помнил, как добрался до южной части Ридана, горящей редкими, первыми вечерними огоньками окон милях в шести от его с Одри дома. Черт возьми, да в таком состоянии он не вспомнил бы даже, если б попутно сбил парочку зазевавшихся прохожих и переехал их, словно «спящего полицейского» — искусственную неровность, вмонтированную в дорожное покрытие. Отпустив руками руль, он ощутил, как до сих пор дрожат его пальцы. Они как бы пытались воспроизвести музыку его души тревожными нотами, выбивая иллюзорный звук из невидимых клавиш прозрачного, воздушного пианино. Зато Дюк почувствовал, как пачка «Лаки Страйк» оттопыривает внутренний карман его светлой плащевой куртки, которую он машинально набросил поверх заляпанной кровью темно-синей рубашки в белую крапинку, когда выбегал из дома на улицу. Он достал пачку, вытащил оттуда сигарету и сунул ее в рот. Стал шарить по другим карманам в поисках спичек или зажигалки. Не нашел. Может и к лучшему. Доктор Итан Кларк, врач-психиатр, строго-настрого запретил алкоголь и никотин, выписав порядочный список восстанавливающих лекарств. Так же он посоветовал найти ему работу поспокойнее, хотя бы на время реабилитации после сильнейшего нервного срыва, повлекшего за собой глубокую депрессию и немалые психические расстройства. Дюк подумал, что Одри в полной мере имела право на длительное лечение в психиатрической клинике, но отчего-то она более стойко перенесла потерю их ребенка, умершего в возрасте четырех месяцев и не успевшего даже встать на ноги. Порок сердца.

Долгое время после смерти маленького Брюси, они с Одри почти каждый вечер пересматривали толстый, почти пустой фотоальбом, в котором едва ли пять страниц были заполнены снимками Брюси. Ревущий у него на руках в мохнатой плюшевой пижамке; прижатый личиком к голой груди Одри, сидящей в пол-оборота на их с Дюком большой двуспальной кровати; Брюси, улыбающийся в крохотной колыбельке; Брюси, играющий с мыльными пузырьками, что выдувает Одри из специальной пластиковой формочки… И каждый раз Одри заливалась потоком горьких слез до тех пор, пока не начинала судорожно икать и кашлять. Дюк никогда не плакал. Но он не был жесток и безразличен, наоборот, он собирал внутри себя свое горе и горе Одри, копил, как богачи копят сбережения за стальными сейфами. Дюк складывал в себя все это до тех пор, пока его битком набитый слезами и скорбью сундук просто-напросто не треснул. Все, что хранилось внутри, вылилось наружу бурным водопадом душевной боли и страданий, подхватило Дюка бушующими волнами и понесло по течению до самой бухты с названием «Психиатрическая клиника: Крэйг Стайн медик», где он и познакомился с доктором Кларком.

Сигарета Дюка выпала изо рта, когда он услышал звук хлопающей задней двери со стороны пассажира. Пребывая в глубокой задумчивости, он не услышал сразу, как дверь отворилась, впуская в салон его машины человека. И только когда тот захлопнул ее, Дюк вернулся из забытья.

— На Грейнджерские поля, пожалуйста, — обратился к Дюку пассажир глухим голосом.

— Не выйдет, парень. Сегодня я не у дел, — отозвался Дюк, глядя на верхний тусклый краешек догорающего солнца на горизонте.

— Да брось, мне позарез туда надо, старик, — настаивал мужчина. — Дело жизни и смерти, понимаешь ли…

Да. Дюк прекрасно понимал такое выражение. Целый год он жил где-то между, но сегодняшний вечер четко указал на конечную станцию для него… и Одри.

— Прости, не могу, — вновь отказал Дюк и поднял глаза на зеркало заднего вида.

В отражении он увидел худощавого ковбоя в кожаной шляпе с серебристым быком спереди над полой. Из-под шляпы выбивались короткие, закрученные кудри волос. Насколько позволял судить полумрак салона о цветовой гамме, Дюку показалось — каштановых. Большие светлые глаза, глядящие ему куда-то в правое плечо, нос с горбинкой и тонкие губы. На шее был повязан красный платок, такой, какие обычно натягивают на лицо преступники в вестернах, прежде чем обчистить какой-нибудь банк или кассу магазина. Еще в зеркало улавливался верх его темной джинсовой рубашки.

— Неудачный день? — вдруг спросил у него ковбой. — Понимаю. Сегодня у многих все идет не так, как хотелось. А мне срочно нужно на Грейнджерские поля, приятель. Иначе мой день будет ничуть не лучше твоего. Отвезешь? Я заплачу.

— Я же сказал… — начал было Дюк, но осекся. Может быть, болтливый попутчик как раз то, что ему сейчас было нужно? Выговориться, почувствовать себя не единственным человеком в этом тусклом мире, в котором без следа исчезло все, что у него было. — День, как