Наконец раздались звуки труб, возвестившие, что пора вносить покрывало Афины в храм Эрехтейон, девушки проворно заработали руками, собирая покрывало в длинный толстый жгут, пёстрый от вышивок, как змея, и, двинувшись к дверям деревянного храма, вскоре исчезли в нём. Двери за ними захлопнулись. Настало время кровавых жертвоприношений, время гекатомбы. На алтарь богини для сожжения приносились лишь части животных и кровь, а всё прочее должно было вскоре стать пищей людей на столах всенародного угощения, расставленных на агоре, центральной площади города.

Аспасия и Сократ не пошли к пиршественным столам, а поспешили в Одеон, построенный Периклом на склоне Акрополя, где Панафинеи в этот первый день праздника отмечались состязаниями певцов, декламаторов и флейтистов. Декламаторы читали поэмы Гомера. Аспасия радовалась тому, что ложе помнит многие стихи Гомера наизусть, шёпотом произносила их вслед за декламаторами, раскраснелась от усердия и счастливой мысли, что и она могла бы принять участие в конкурсе чтецов. Сократ хвалил её, восхищался ею и тоже заливался краской, видя, как соседи по скамьям не столько следят за выступлениями чтецов в орхестре, сколько глазеют с завистью на него и Аспасию.

Потом они побывали на состязании хоров, а ночью, которая выдалась тёплой и безлунной, наблюдали за бегом факельщиков по Дромосу. Зрелище было таким восхитительным, что Аспасия из благодарности поцеловала Сократа, забыв, должно быть, о том, что он не любовник её, а учитель — таким горячим показался Сократу поцелуй Аспасии.

На следующий день они отправились пешком в Пирей, где на ипподроме должны были состояться бега на конях и на колесницах, а в гавани — гонка на боевых триерах.

Дорогу с обеих сторон ограждали Длинные стены, так что идущие по дороге не могли любоваться ни морем, которое находилось слева, ни селениями, что были справа, разве что только теми, что располагались на холме, увенчанном храмом Посейдона.

Сократ шагал босиком, Аспасия — в мягких сандалиях, чтобы не наколоть нежную кожу на ступнях. Их обгоняли верховые, спешившие в Пирей, а на полпути на громыхающей телеге их догнали Критон, Херефонт, Гермоген-бедный — брат богатого Каллия, красавец Евтидем, хромой Никомахид, всегда бледный и молчаливый Менон, толстый Аристарх — балагур и хохотун, многоречивый Херекрат и Лизунчик-Диодор, получивший своё прозвище за то, что любил со всеми целоваться при встрече.

Все они были друзьями Сократа, с которыми Аспасия познакомилась в тот день, когда они появились вместе с художником Полигнотом в «доме радости» Феодоты. С той поры она узнала о них немного больше, чем только их имена, например, о том, что Критон, наследник богатого землевладельца, в скором времени собирается жениться на сестре Херефонта, а Херефонт — сын бывшего архонта, а ныне члена суда ареопага, что этот Херефонт совершил в прошлом году поездку в Дельфы, где спросил у Пифии, кто в Афинах самый мудрый. Пифия ответила, что Софокл мудр, Эврипид мудрее Софокла или наоборот, но что самым мудрым следует считать Сократа. Когда Сократ рассказал Асцасии об этом пророчестве дельфийской Пифии, она очень смеялась, на что Сократ резонно заметил:

— Тому, кто молод, можно предрекать самое великое будущее — ведь никто не знает, кроме богов, конечно, кем он станет в зрелые годы. Молодость тем и замечательна, что у неё есть будущее.

О Гермогене все говорили, что он бедный брат богатого Каллия. Аспасия сразу не могла понять, почему Каллий богат, а его брат Гермоген беден. Но всё объяснилось очень просто: отец Каллия и Гермогена оставил по завещанию всё богатство Каллию, а Гермогену ничего не оставил, потому что не любил его. Каллий же, получив богатство отца, не пожелал поделиться с Гермогеном, за что его, кажется, никто и не осуждал, потому что он всего лишь выполнил волю покойного отца, а волю отца, как известно, сын должен исполнять беспрекословно.

Красавец Евтедем был только красавцем Евтедемом — больше о нём Аспасия ничего не знала. Хромой Никомахид был учеником у какого-то знаменитого софиста — его имя Аспасия не запомнила, — но, познакомившись с Сократом, ушёл от прежнего учителя, заявив, что Сократ мудрее того, поскольку учит рассуждать, а не запоминать всякие глупости.

Молчаливый Менон хочет стать полководцем и всё своё свободное время проводит в палестрах, упражняясь в боевых искусствах, кроме того времени, конечно, когда он бывает в «домах радости». Сократ уверял Аспасию, что в «домах радости» Менон проводит больше времени, чем в палестрах. Однажды, рассказал Аспасии Сократ, Перикл ранним утром, направляясь в Толос, где обычно заседают стратеги, встретил смущённого Менона, который только что вышел из порнеи. «Не смущайся, — подбодрил Менона Перикл, — если в твоих членах много силы, любовь для тебя непредосудительна». Менон обрадовался похвале Перикла, но вскоре случилось так, что Перикл снова встретил его возле того же «дома радости». «Я думал, что ты бываешь здесь лишь иногда, — сказал Менону Перикл, — но оказывается, что ты здесь живёшь».

— С той поры, — сказал Аспасии Сократ, — Менон бывает лишь в порнее Феодоты, куда Перикл вряд ли когда-нибудь заглянет.

Толстый Аристарх был душою весёлой компании, любил выпить, поесть и Посмеяться.

Многоречивый Херекрат готовился стать оратором и учился в школе оратора Дампрокла, Лизунчик-Диодор был, кажется, любовником софиста Антифонта, хотя сам любил девушек — ах, чего только не случается с людьми.

Аспасия и Сократ уселись на телегу среди друзей и весело продолжили путь до Пирея. И на ипподроме, и на гонках триер в гавани Аспасия задавала Сократу так много вопросов, что тот устал, отвечая на них. Это были самые разные вопросы, но вот чем по-настоящему, как заметил Сократ, интересовалась Аспасия — так это историей Афин, историей её вождей и разных сражений, которые довелось выдержать Афинам на суше и на море. Сократ подумал при этом, что Аспасия, кажется, всерьёз занялась самообразованием.

Проксена Кал амида Аспасия и Перикл навестили после праздников. Милетский проксен Кал амид жил богато, в роскошном особняке. У него был большой двор, отгороженный от улицы, с конюшнями, кладовыми и мастерскими. Посреди двора стоял богатый алтарь Зевса, украшенный тонкой резьбой по камню.

— На изготовление такого алтаря из мрамора надо потратить не менее года, — сказал Аспасии Сократ: о том, что такое резьба по камню, он хорошо знал — сам занимался этим, делая надгробия. Впрочем, не только надгробия: иногда — гермы, каменные столбы с головою бога Гермеса, которые с некоторых пор стало модно устанавливать у ворот домов с разного рода сентенциями, вроде той, что высечена на герме у дома Каллия: «Верный путь освещает не только солнце, но и мудрая мысль». Богач Каллий считает себя мудрым человеком. У ворот дома проксена Каламида тоже стоит каменная герма. Гермес на ней бородат, у него огромный фалос — оттого, надо думать, в доме Каламида даже с улицы слышны крики многочисленных детей, а на груди Гермеса вырезаны и промазаны красной краской слова: «Здесь каждый милетянин найдёт приют».

Раб позвал Каламида, и тот спустился в перистиль по балконной лестнице, спустился торопливо, подчёркивая тем самым свою готовность немедленно услужить гостям. Раб принёс для Каламида дифр, раскладной стул. Аспасия и Сократ уселись на каменную скамью, которую всё тот же раб, перед тем как им сесть, застелил козьей шкурой. Проксен улыбался, был обходителен, держал Аспасию за локоть, пока та садилась на скамью, отбросил ногою ящерицу, оказавшуюся возле её туфельки, велел рабу принести для гостей питьё и фрукты.