Сократ рассказал проксену, зачем они к нему пришли. Каламид, размышляя, шевелил губами, будто перекатывал во рту орешек, поглядывал из-под лохматых чёрных бровей на Аспасию, и глаза его при этом всякий раз пламенели от восхищения, — должно быть, он знал толк в красоте, но знал также, что такое смущение перед красотой — отводил глаза от Аспасии и как бы даже извинился перед Сократом за то, что посмел пялиться на его девушку. Впрочем, в этом было, кажется, больше игры, чем искреннего чувства.

— Я знал вашего отца, — вдруг сказал Каламид, — славного старика Аксиоха. Да, — вздохнул он и шлёпнул себя ладонью по колену, — печальна его судьба: потерять всё — богатство, сыновей. — Проксен снова глубоко вздохнул. — А дом, говорите, остался? — наклонился он поближе к Аспасии.

— Остался. Тот, что за храмом Геры, — ответила Аспасия, — возле гимнасия Никомаха, где два чистых колодца.

— Так. Я знаю этот дом. Это богатый дом. Зачем же ты ушла из него, Аспасия? — Проксен прищурил глаза.

— Аспасия хочет купить дом в Афинах и жить здесь, — ответил за Аспасию Сократ.

— Да, да, да, — суетливо заговорил проксен, — я не должен был спрашивать. Родственники Аксиоха, думая, что у покойного не осталось наследников — они ведь не знают, что прекрасная его дочь жива! — захотят присвоить дом. Правильно? — обратился проксен к Сократу.

— Родственники бросаются на наследство, как волки на овцу, — ответил Сократ.

— А я им не позволю! — сказал грозно Каламид и встал. Весь вид его при этом говорил, что он готов совершить героический поступок. — Не позволю! — Он махнул рукой так, будто держал в ней меч.

— А деньги? — на всякий случай напомнил Сократ. — Сможет ли Аспасия получить за дом деньги?

— Сколько? — спросил проксен.

Сократ назвал сумму, которую он и Аспасия заранее обговорили, учтя при этом и то, что проксену, вероятно, захочется получить вознаграждение.

— Дом стоит меньше, — сказал Каламид и назвал цену на пять мин серебра меньше.

Сократ снизил цену ещё на пять мин — ведь начался неприкрытый торг — и сказал, что это лишь в том случае, если Аспасия получит деньги теперь же.

— Но это большие деньги, — ответил проксен, — очень большие. На эти деньги в Афинах можно снять роскошный особняк лет на пятнадцать — двадцать. У меня есть на примете такой дом...

— Снять? — переспросил Сократ. — Не купить?

— Иностранец и даже такая прекрасная иностранка, как Аспасия, — проксен улыбнулся и поклонился в сторону Аспасии, — не может купить в Афинах дом — запрещается законом. Я говорил Периклу: «Отмени этот закон!» — но он не решился, сказал, что афиняне возмутятся. Остаётся лишь снять дом. Я сейчас же могу показать особнячок, который у меня на примете. Он вам понравится. И мы заключим договор. На пятнадцать лет.

— На двадцать, — настоял Сократ.

— Хорошо, на двадцать, — ответил проксен, но тут же спохватился и скинул год: — На девятнадцать.

— На восемнадцать, — сказала Аспасия, смеясь. — Через восемнадцать лет я буду так богата, что смогу купить все дома в Афинах, и так стара, что мне понадобится лишь один — могила на кладбище.

Сократ и Каламид переглянулись, не зная, как отнестись к словам Аспасии: принять ли их за шутку и рассмеяться или изобразить на лице скорбь.

— Я хочу осмотреть дом и, если он мне понравится, поселиться в нём сейчас же, — сказала Аспасия, поднимаясь со скамьи. — Ведь это ваш дом? — спросила она.

Проксен, эта тихая бестия, азартный торгаш, хитрец и пройдоха, смущённо потупил глаза.

Дом стоял в саду у подножия Мусейона, зелёного холма, на котором среди олив белел храм Аполлона Мусагета, покровителя муз. Он был скромнее дома Каламида, но просторнее дома Феодоты. Кроны старых деревьев нависали над крышей и заглядывали во двор. Здесь было тихо, пахло сосновой смолой, в саду тенькали синицы и шуршали в густой траве желтоклювые чёрные дрозды.

— Я остаюсь здесь, — оглядев дом, сказала Аспасия. — Мне здесь очень нравится.

Проксен поклонился и развёл руками.

— Но не дольше, чем на восемнадцать лет, — напомнил он, улыбаясь.

Сократ и Аспасия остались вдвоём в большом пустом доме. Ещё раз обошли все помещения, заглянули во все углы. Уже вечерело и Сократу пора было уходить, когда он спросил:

— Как же ты будешь жить здесь одна? У тебя ни рабов, ни служанок. У тебя нет денег, чтобы купить продукты, да и послать за продуктами некого.

— Пустое, — улыбнулась Аспасия. — Я неприхотлива. А в саду уже созрели сливы и много яблок.

— Ну, я не только об этом.

— Оставайся со мной — и ты увидишь, как я справляюсь со всем.

— В каком качестве? — спросил Сократ. — В качестве слуги, любовника, мужа?

— В качестве друга, — ответила Аспасия. — Или не хочешь?

Сократ покивал головой, размышляя, и ответил:

— Ах, Аспасия. Мой демоний, мой внутренний голос противится тому, чтобы я занимался государственными делами. А кто не вождь партии, не стратег или оратор, тот не достигнет вершин власти. Стало быть, и ты, оставаясь рядом со мной, никогда не поднимешься на желанную вершину. К тому же взгляни на меня: только сатир страшнее меня.

— Если мы не можем соединить две красоты, давай соединим две мудрости, — сказала Аспасия.

— А куда девать твою красоту? Знаешь, мудрость приобретается, а красота — дар богов. Нельзя пренебрегать столь великим даром. Да и сильнее она, чем мудрость. Я это знаю, а ты это увидишь. Поэтому — прощай, Аспасия!

Дома Сократ не притронулся к еде и долго не мог уснуть, думая о том, что счастливая судьба прошла сегодня мимо.

Клеандриду, приговорённому в Спарте за измену и за получение денег от Афин к смертной казни, удалось бежать. Говорили, что он сначала скрывался в Египте, у царя Кирены, а затем перебрался в Сарды, к персам. Убежал из Спарты и молодой царь Плистоанакт, но не от смерти — приговорить к смерти царя Спарта не решилась, — а от огромного штрафа, в размере той суммы, которую он якобы получил от Перикла. Ему не поверили, что все деньги достались Клеандриду. С помощью подкупа он бежал из тюрьмы и вскоре, как и Клеандрид, оказался в Сардах.

Тайным эмиссарам, прибывшим из Спарты в Афины для выяснения, был ли совершён подкуп Клеандрида и Плистоанакта, Перикл сообщил, что был. Более того, он сказал, что готов ежегодно выплачивать Спарте из афинской казны десять талантов, если Спарта заключит с Афинами длительный мир. Впрочем, деньги он обещал не всей Спарте, не для передачи в государственную казну, а лично тем из спартанских архонтов, от которых будет зависеть подписание мирного договора и его соблюдение. Тайные эмиссары передали это предложение кому надо, мир со Спартой (с соблюдением всех правил и законов, разумеется) был заключён, и Афины вздохнули с облегчением. Софокл сказал, что в Аттику возвратился золотой век — век мира, мудрости и процветания. Золотой век Перикла, добавил кто-то, и эти слова вскоре стали повторять всюду, где собирались друзья Перикла. Враги же пророчили скорое наступление железного века. Что такое «железный век», знали все афиняне. И что такое золотой век, и каков век серебряный, и каков медный век греков — об этом триста лет тому назад рассказал беотийский пастух Гесиод в своей поэме «Труды и дни», которую афиняне изучают в школах, как и гомеровские поэмы.