ты рисуешь, поддается однозначному словесному определению – тогда зачем рисовать? И вообще я не теоретик ни в том, как я живу и служу, ни тем более в том, что просится, пробивается наружу в сочетании форм. Единственное, что знаю, – все нарисовано мною не так, но всегда стремится к некоторому так, заложенному где-то глубоко…

– Хорошо. Рассылай свой абстракционизм по всему Советскому Союзу, организовывай выставки. Рекламу я гарантирую! Если кто-то из знакомых будет любопытствовать, за что живешь, отвечай: продал несколько картин, получил гонорар… Ежели компетентные органы твоими доходами начнут интересоваться – не бойся и молчи! Мы сами придем на помощь, без приглашения, ясно?

– Так точно.

– Опять ты за свое… Служака! На гражданке хоть не будь таким закомплексованым. Старые связи среди фарцовщиков вспомни, сейчас им жить вольготнее стало. Финнов у вас в городе – несметное количество. Едут, черти, к нам не достопримечательностями любоваться, а дешевой водкой баловаться.

– Я это во время отпуска заметил…

– Вот и молодец. О том, что работаешь на ГРУ – никому ни слова. Если будут в другие силовые ведомства тянуть – отказывайся. О том, что ты завербован, знаю я один. Время от времени тебе по моему личному приказу придется выполнять конфиденциальные поручения нашей организации. Кличка остается прежней – Шнобель. Если со мной что-нибудь случится, на связь выйдет другой человек. Пароль: «Иван Иванович уехал в Могадишо». Запомнил? В личном деле, которое хранится только у меня, будешь значиться лейтенантом Филипповым. Фотографии в нем отсутствуют, можешь не беспокоиться. Основные данные: домашний адрес, гражданская профессия, – надежно зашифрованы до особого распоряжения Верховного Папы. (Так все за глаза звали начальника Ведомства.) Очередные звания – в установленном порядке. Что надо сказать, лейтенант?

– Служу Советскому Союзу!

Вот я и заслужил свой первый офицерский чин. На втором курсе Академии. Лейтенант Семенов. Или Филиппов? Все равно звучит!

Впоследствии о присвоении очередного воинского звания я буду узнавать только из строго зашифрованных сообщений или лично из уст товарища Иванова. Встретимся мимолетом, пожмем крепко друг другу руки, а Иван Иванович тихо прошепчет: «Ты уже… Поздравляю!»

Сейчас я подполковник. А товарищ Иванов – уехал в Могадишо. Вместо него на связь выходит Андреев. Как вы догадались, Андрей Андреевич.

Крайне редко выходит. Не потому, что я плохой агент. А потому, что давно научился действовать самостоятельно в интересах Ведомства. Ибо, в конечном счете, я всю жизнь работаю не за чины и звания, а из-за ненависти ко всякой мрази, именуемой ворами, бандитами и примкнувшими к ним коррумпированными чиновниками.

Эта ненависть возникла еще в армейские годы, когда вроде бы еще беспредела, разгула такого не было – даже «вражьи» радиоголоса бубнили больше о действиях (как сейчас понимаю – о судорожных трепыханиях) партийно-советской системы. Не слишком много писали и наши газеты, но умению читать между строк нас специально учили.

А теперь ненависть многократно усилилась после гибели моих девчонок, как я называл Наталью и Кристину…

Глава 27

Воскресенье – выходной день. Даже в тюрьме. Хотя от чего отдыхать – и так ни черта не делаем. Попробовали перекинуться в картишки – скука! Расставили шахматы – я проиграл на пятнадцатом ходу! С играми после этого «завязали». Решили расширить мисютинскую базу знания фактов моей биографии методом углубления в перипетии сорока лет бурной и неспокойной жизни. Теперь я говорил, а он слушал…

– …Из армии я вернулся в семьдесят девятом. В декабре. Сразу пошел работать на мебельную фабрику. Она совсем рядом с нашим двором, даже забор у нас общий…

– Давай скажу за тебя, – подхватывает Барон. – Работенка нудная, однообразная. Целыми днями закручивал шурупы.

– Но зарабатывал по тем временам прилично, – продолжаю я. – По две сотни в месяц, а то и по три. Летом восьмидесятого поступил в институт физической культуры. На стационар. Я ведь в спецназе служил. Кандидат, мастер по многим видам спорта. Убить – одним пальчиком могу…

– Что ты чуть было не сделал со мной. – Мисютин обиженно потер шею. – Но мы с тобой еще сразимся как-нибудь на ринге, лады?

– Ты боксер?

– И не просто боксер, а призер Союза. Среди армейских спортсменов. Ты меня случайно врасплох застал. Не ждал я такой прыти от лоха, ой, не ждал… А ты воспользовался этим.

– Внезапность – залог успеха.

– Согласен. А в честной борьбе мы еще посмотрим, кто кого! Даст бог, свидимся… Кстати, если пофартит с побегом – ты меня не ищи. Я сам тебя найду. Телефон имеешь?

– Двести тридцать четыре, тридцать восемь, шестьдесят два. Только позвони обязательно!

– Неужели скучать будешь?

– Ты же не девка. Договор у нас есть, забыл?

– Не бойся… Если получится – я твой должник до гроба. Любому шнифты погашу – только укажи кому! – сверкнул глазами Барон.

– Это я и сам сумею. Ты обещал посодействовать в поисках убийцы.

– Я еще из «Крестов» не смылся. Может, менты проклятые жучков тут всяких понаставили и только посмеиваются над нашей затеей…

– Вряд ли… – Я знаю точно, но рассказываю это Барону, опираясь на логику; показывать свою излишнюю осведомленность совершенно ни к чему. – У тех, кто здесь сидит, глаз на это дело наметан. Мигом бы вычислили. Замахались бы менты микрофоны покупать.

– И то правда. Урки – народ ушлый… – согласно покивал Мисютин и вдруг спросил, цепко взглянув в глаза: – Как же так случилось, что ты бабу свою проморгал, а сам из воды сухим вышел?

Здорово мозги у мужика действуют. Вроде все легенды у меня отработаны и особых вольностей в поведении не проскальзывает, однако находит он несоответствия…

– А том, что смерть меня стороною обошла, нет ни моей вины, ни заслуги. Киллер такой попался, в себе слишком уверенный «профи». Не учел, гад, мою особую живучесть. Экономно стрелял: всего три пули выпустил и все в цель. Дочь на месте скончалась. Жена тоже. От стресса, шока… У нее сердце больное было, а огнестрельная рана – так, пустяк, царапина… Мне пуля пробила грудь и пошла навылет. Нескольких миллиметров до сердца не хватило… Шрам видишь? (Я приподнял рубашку)…

– Это серьезно… – Барон уважительно рассмотрел зарубцевавшуюся рану.

– А «контрольный выстрел» сделать не успел, помешали. Он смылся, а меня – на операционный стол. Ян Павлович из больницы по улице Чапыгина – настоящий чародей. Он меня за две недели на ноги поставил… Да и организм на редкость крепким оказался, зажило все, как на собаке, даже не верится, что всего четыре месяца с того дня минуло…

– Ты подозреваешь кого-нибудь?

– Нет! В том-то и дело, что ни