Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я должна была очень осторожно спросить. Так, чтобы не вызвать никаких подозрений.
— Может быть, вы сможете подобрать притчи, сестра? — закончила я свою долгую речь.
Если бы я успела их все прочитать!
— Возможно, — медленно кивнула сестра Анна, — я принесу вам, что отыщу, посмотрите…
Да-да-да, посмотрю, а потом расскажу детям, как могла бы повернуться ситуация, если бы герои истории повели себя по-другому. Не факт, что получится. Не факт, что я прирожденный педагог, абсолютно не факт, и скорее всего педагог из меня — как из осла скаковая лошадь. Но попытаться я просто обязана. Мы выпустим их в мир с профессией, умеющими читать и писать и — пусть это многие не поймут, но в монастыре ведь никого не научат плохому? — умеющими защищать себя в тех пределах, в которых это будет необходимо.
Передо мной стояла еще одна очень сложная задача: каким-то образом обеспечить детей постельным бельем, одеждой и всем необходимым. Свой список и письмо матери-настоятельнице я передала сестре Эмилии — она как раз заведовала монастырской кухней и приносила еду в покои болящей; и, вопреки опасениям, я не услышала никаких вопросов. Может, и здесь в какой-то притче говорилось о том, что надо делиться с нуждающимися, но более вероятно было то, что сестра Эмилия даже не задумалась, почему я вдруг так решила. Готовить и на детей — хорошо, раз такое у нее послушание, а что потом будут есть монахини, когда запасы иссякнут, уже не ее ума дело.
Белье я рассчитывала выцепить из постиранного — да, чужого. Почему-то мне казалось, что там должно быть немало брака, того, что невозможно уже отстирать от пятен и что хозяева все равно выбросят или отдадут прислуге. Прислуга перетопчется, ухмыльнулась я, во все времена эти ушлые приживалы донашивали дорогущую одежду и ели с барского стола. Разве что драгоценности и лошадь — то, что отличало слуг из богатых домов от их хозяев.
Я сходила в душ. В то, что здесь было вместо душа: не то ванная комната, не то небольшая натопленная банька с огромными бочками с горячей водой, такой же ароматной, как и в моем умывальнике. К моему великому огорчению, когда я туда зашла, сестра Аннунциата как раз выходила, а больше не было никого. Я упустила отличный шанс пооткровенничать с ней — но, конечно, такая возможность выпадет мне еще не однажды. И в одиночестве я наслаждалась мытьем, поливая голову и тело пахнущей чем-то похожим на лаванду теплой водой.
Кто-то, скорее всего, тоже насельницы, обеспечивает наш монашеский быт. И вот странно: у нас чистота, уют, приятные запахи. У них — грязь, вонь, убогое бытье, которое они не стремятся сделать лучше, видя прямо под носом другой пример и больше того — создавая его своими руками.
Люди — такая загадка, но я никогда не понимала людей.
Я начала с главного — и с самого простого, поняла я, когда, уже раздевшись и приготовившись ко сну, смотрела в святой сад. Там было зловещее спокойствие — так мне показалось.
Затишье перед грозой.
Глава двенадцатая
На следующий день была торжественная служба — что-то вроде нашего престольного праздника, это я поняла по тому, что после утренней молитвы монахини принялись украшать церковь. Из святого сада принесли цветы, что-то благоухало, горели свечи и камни — ярче, чем обычно, везде были ленты с колокольчиками и постелили синие, расшитые серебряными цветами покрывала.
Это был мой шанс — хотя я не подозревала, что мне так скоро придется разговаривать с потенциальными жертвователями, но пока я инспектировала чадолюбивый кров — особенно еду — и столовую насельниц, придумывала фразы поэффектнее.
Это не суд. В суде безразлично, как красиво ты поешь, если к своим словам не приложишь кучу документов. У меня в практике был развод, где представитель истца разорялся, какая стерва была жена, как у нее было грязно в доме, как она не ухаживала за собой, а в конце концов еще и изменила. По мне, так ответчица была умничкой и трудяжкой, владела несколькими торговыми точками — но она была умница вдвойне, поэтому по всем бумагам этими торговыми точками владела ее мать, индивидуальный предприниматель, а ответчица была просто «старшим мерчендайзером». Как представитель истца ни стремился выбить слезу у судьи, как ни доказывал, что жене ни черта не причитается, судья вздохнул и решил все как положено по закону: имущество поровну. Да и в уголовном процессе всем, по большому счету, плевать, что толкнуло тебя на путь преступления. Хоть «несчастная любовь», хоть «нищета проклятая». Закон сие в смягчающих обстоятельствах не чтит, пой не пой…
А здесь мне придется вывернуться наизнанку. Петь соловьем и расцвечивать хвост павлином. На меня будут смотреть унылые постные рожи, которые ни гроша не собираются отдавать.
Сестра Аннунциата лютовала. Пока она была на молитве, женщины успели повздорить, кто-то пролил рагу, и оно отвратительной лужей текло по полу. У четверых, в том числе и Лоринетты, были растрепаны космы и красовались царапины и синяки.
— Ах вы лахудры, да простит меня Милосердная за сквернословие под крышей святой! — завопила сестра Аннунциата, хватаясь за первую попавшуюся тряпку и щедро раздавая участницам драки шлепки. — Я не буду разбираться, кто из вас прав, все вон, а вы четверо — чтобы через четверть часа здесь все было чисто! А потом — в гладильную на три дня! И ночью — на молитву!
Задний двор, как мне подсказала память, представлял собой крытое пространство, где кающиеся стояли на камнях перед изображением Милосердной и перечисляли свои грехи. Крытый — потому что нельзя было оставлять двор без крыши, потому что гарпии…
Опасные или же нет?
В воспитательный процесс сестры Аннунциаты я не вмешивалась. Она еще не успела ничего пригубить, поэтому рассержена была неподдельно.
— Видит Лучезарная, — ворчала она, когда мы с ней возвращались в храм, — чем больше лупишь их, тем они послушнее. А все почему? Привыкли. С детства получали только тычки, но попробуйте с ними хоть раз по-хорошему. Онорию помните?
Я не помнила, но услышать о ней успела, и мне было очень интересно, что с ней не так.
— Извернулась, мерзавка, втерлась в доверие, а потом совратила плотника, что ворота в святой сад чинил.
— В святом саду? — ужаснулась я совсем не притворно и сама