себе удивилась. Вот это очнулась сестра Шанталь, и подобное богохульство ее шокировало.

— Да ну, сестра, скажете тоже, — отмахнулась сестра Аннунциата. — В сад же мы, сестры, смотрим постоянно. Но и свечку никто не держал. А уж накровила-то, накровила! И знаете что? Эта мерзавка кровь с мяса набрала и… — Сестра Аннунциата остановилась, вопросительно на меня посмотрела. — Ох, как я была зла, да простит меня Милосердная.

— Их никто не держит, — проговорила я задумчиво. — Им не нравится — большинству. Довольны лишь Жюстина и Консуэло, но им за стенами святыми досталось. Почему они не уходят?

Отличный вопрос. Наверное, те, кого продали, уйти просто так не могут, но и монастырь не охраняется. Ночью не убежать потому, что злобствуют твари, днем увидят и поднимут крик. Остальные женщины, которым достаточно однажды сказать, что с них всего этого хватит?

Сестра Аннунциата захлопала глазами.

— Не уходят?.. О чем вы, сестра?

— Они предпочитают притвориться, что в тяжести, например, как это сделала Онория, как пыталась сделать Лоринетта. Допустим, — кивнула я. — Почему они просто так не уйдут, без всяких ухищрений? Они же свободные.

Лоринетта сказала — лучше падшей, чем отсюда в мир, и я не понимала причины. Возможно, кого-то сочтут преступницей и беглянкой, кого-то будут искать, но не всех?

— Так ослушание же, сестра, — все так же озадаченно произнесла сестра Аннунциата и пожевала губами, а я покачала головой и пошла в церковь.

Если сестра Аннунциата поняла меня верно, а я — ее, то все дело в том, что все эти женщины ощущают над собой чью-то власть. И одно дело, когда как бродяжку тебя ловит стража — полиция, другое — когда отправляет в приют родственник или влиятельный человек, потому что так хочет. Вышла из стен приюта — считай что пошла наперекор, какое имела право?

Бьют — сама виновата, обесчестили — сама виновата, оказалась в клубах удушающего жаркого пара — сама виновата, сбежала — виновата втройне. Мешала кому-то — сама виновата, побиралась — и так далее. Указали на место — терпи, а лучше будь благодарна, и не смей возражать и менять что-то так, чтобы тебе было лучше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Что нового? Ничего. Вышла замуж — терпи… А ведь это писали по скоростному 4G в продвинутом мессенджере, установленном на смартфон последней модели. Прогресс несся со скоростью света, люди грелись в лучах вековой закоснелости, высовывая изредка нос, чтобы обличить человека, не соответствующего их понятиям о правильности.

Но: мало того, что женщины ощущают над собой эту власть. Без этой власти они не могут, как без воздуха, как без воды. Мне казалось подобное аллегорией или политической манипуляцией. Вышло, что нет?

— Зло в нас самих, — начал праздничную проповедь отец Андрис. — Нет зла ни в небе, ни в лесу, ни в воде. Не творила Милосердная зло, и помните это.

Да, усмехнулась я, у тварей простая программа: есть, спать, размножаться. Пищевая цепочка, обустройство гнезда, защита потомства. И без нужды ни одна тварь не возьмет себе больше, чем нужно.

Отец Андрис говорил о нападении тварей, и я, слегка отвернувшись в тень, чтобы никто не заметил, как мрачнеет мое лицо, думала, что у него есть причина. Напрямую спросить я не могла — не сейчас, но после — непременно, — но мне казалось, что он подозревает: не тварь совершила все нападения. Может, это касалось не этого раза, может, что-то подобное было и раньше, но священник предостерегал — это было очевидно.

Зло не в небе… Ты прав, святой отец.

Мы молились о здоровье и чадородии: праздник был посвящен дару жизни, я видела, сколько в церкви беременных женщин. И не бедных, надо сказать: монастырь находится высоко, до него не так легко добраться своим ходом, без лошади. Одежда на пришедших была яркая и дорогая, это уже говорило об их доходе — цвета и ткани. У всех беременных женщин головы были покрыты, а вот девочки и старухи были с такими же лентами, как и я… вот оно что, вспомнила я, покрытая голова — покорность. Консуэло была в чепце в первый день, но после я ее видела с непокрытой головой… Бунт? Но в любом случае, выходит, она замужняя дама? Вот та девушка лет пятнадцати явно стоит с отцом, они одно лицо, но голова ее не покрыта, выходит, отец хоть и имеет власть, но ее никак не подчеркивают.

Договор, который я видела, и история, в которую верили все, кроме тех, кто читал договор. Консуэло так надо? Или кто-то другой придумал эту легенду, но в договоре были жена и двое детей, пол которых не указан, а у Консуэло две сестры и маленький брат… 

Дождавшись, пока молитва закончится, я не торопясь вышла к отцу Андрису.

— Храни Милосердная этот храм и тех, кто собрался в Доме святом, — произнесла я с теплой улыбкой. Внутри у меня все опустело, как на самых первых моих заседаниях в суде. — Поблагодарим святого отца за то, что он несет нам Слово ее.

Все присутствующие склонили головы. Пока я все сделала правильно, и даже то, что я собиралась выступить с речью, чем-то из ряда вон выходящим не было.

— Под этой крышей, — начала я, — тридцать чад Милосердной. Тридцать чад, оставшихся без материнской любви и отцовской ласки. Святые сестры заменяют им и мать, и отца, учат их, одевают, кормят и любят так, как, возможно, не любили бы их родители.

На лицах собравшихся в церкви отразилось недоумение. Я осторожно покосилась на отца Андриса, и он неожиданно ободряюще кивнул. 

Что мне было делать, что говорить? Очевидно, что слова мои не проникали дальше ушей моих не-современников, я могла бы еще рассказать, что детей нельзя бить и заставлять их работать. Это не поняли бы многие из тех, кто благополучно остался в мире, в котором меня больше не было. Красноречие выгодно там, где сила слова дойдет до разума. 

— Я отправлю вам чашу, — решительно выдала я, — и пусть каждый из вас положит туда десятину. Одежда, мебель для детских спален, еда для детей — вот на что пойдет ваша десятина. Детский радостный смех — лучшая награда любому, кто разговаривает с Лучезарной, кто молится ей, ибо доброму сердцу легче открыться, и по делам нашим судит она о нас.

Никаких просьб, никаких унижений. Фактически я отдала им приказ, и