— Ни в чем. Хреново мне, понимаешь?

— Пройдет до понедельника.

— Да не о том я. Не о похмелке. Здесь хреново! — Он указал на левую сторону груди.

— И там пройдет. Нужно время.

— Знаешь, что он мне с утра сказал? — спросила Елена.

— Что?

— Тяжело ему со мной. Не может забыть… ты сам знаешь что, поэтому нам лучше расстаться. Дом обещал отдать, сам же намерен перебраться в Москву. Мол, будет заезжать иногда к Вовке, деньгами помогать. — Елена не сдержалась, заплакала. — Рушится семья у нас, Рома.

Николаев подтолкнул друга, упорно молчавшего и глядевшего на детали утюга.

— Это правда?

— Да.

— Понятно. Лена, давай выйдем. — Николаев наклонился к Гусеву: — Надеюсь, ты не против?

— Мне плевать.

— Ты одну и ту же деталь третий раз на место ставишь и снимаешь. Брось это дело.

— Что хочу, то и делаю.

— Ну-ну.

Николаев и Елена вышли на крыльцо.

Она вытерла слезы и сказала:

— Вот видишь, Рома, ничего не получается. Конечно, понимаю, во всем виновата я. Но зачем тогда было забирать меня из Москвы, оставлять дома, обещать все забыть?

— А ты поставь себя на его место, представь, что приехала к нему на работу, а он в сторожке или где-нибудь еще с бабой развлекается. Как ты среагировала бы на это?

— Понимаю я все, Рома, но можно же начать жизнь с чистого листа. Ведь живут же вместе мужчины и женщины, которые ничего не знают о прошлом друг друга. Они и не пытаются в нем копаться, потому что его уже нет.

— Но ведь и память тоже никуда не уходит.

— Скажи, что мне делать.

— Из меня, Лена, плохой специалист по разрешению семейных проблем. Возможно, я и не прав, но мне кажется, все у вас устаканится. Потому что Колька любит тебя. Время притупит воспоминания.

Елена вздохнула и спросила:

— А как теперь жить? Пока не притупятся эти проклятые воспоминания?

— Живи так, как сердце подсказывает. В понедельник ему на работу?

— Да.

— Ну вот, к его приезду приготовь что-нибудь вкусненькое, сама нарядись.

— Если он вернется.

— Вернется. Не сможет без вас. Голова просветлеет, по-другому на ваши отношения посмотрит. Лишь бы опять по приезде не сорвался.

— Ну, не знаю. А может, нам действительно какое-то время врозь пожить?

— Решайте сами.

— А вдруг он в Москве и взаправду загуляет?

— Тогда прощать его будешь ты, если захочешь. Сейчас же будь такой, какая есть. Если что, я дома до понедельника. Передай Кольке, пусть не спешит в район. Мне самому надо двадцать девятого числа быть в столице, подброшу его. Заодно и поговорю.

— Хорошо, передам.

— Будет желание, заходите вечером.

Впервые за день Елена улыбнулась.

— Так к тебе и без нас есть кому прийти, — заявила она.

— Вы, женщины, неисправимы. А главное, все знаете. Откуда?

— У нас особое чутье на такие дела.

— Что ж тогда оно тебе не подскажет, как снять проблемы в своей собственной семье?

— А вот об этом оно молчит.

— Ладно, пошел я.

— Я передам Кольке насчет понедельника.

— Передай.

Елена зашла в дом, Николаев направился к себе. На своем крыльце курил Степан Петрович.

— Будь здоров, Рома! Как съездил в столицу?

— Здравствуй, Петрович! Нормально съездил.

— Катька говорила, тебя начальство вызывало, да?

— А если и так, то что?

— Ничего. Интересно просто. Скучно у нас в селе стало, за любую новость хватаемся. Кстати, ты там вроде насчет Катькиного устройства хотел похлопотать.

— Хотел и похлопотал.

— Что получилось?

— Это я с ней обсужу, если она захочет.

— Хорошо было бы, если бы Катька устроилась в Москве. А то мается баба, сохнет, сидит в четырех стенах, только во двор и кажет нос. Подруга к ней с того края приходила, так она не вышла. Сказала, не о чем мне с ней разговаривать. Добро еще, что на отца с матерью не срывается, не грубит. Но чего ни спросишь, ответа не дождешься. Отмалчивается.

Николаев присел на крыльцо рядом с Петровичем, прикурил сигарету и спросил:

— На меня обиделась.

— Наверное, хотя чего ей обижаться? Ты ее не соблазнял. Она не девка, которую ты обманом в койку заволок, сама к тебе на шею бросилась. Вот на себя пусть и обижается. Мне, отцу, конечно, жаль ее, но так, как она, порядочные бабы себя не ведут. Да, жених ты, понятное дело, завидный, только не для таких, как Катька.

— Это еще почему?

— Ты меня слушал или о своем думал?

— Тебя слушал.

— Незаметно. Иначе услышал бы. Когда с ней о работе говорить будешь?

— Ты скажи Екатерине, чтобы зашла ко мне.

Петрович выкинул окурок в лужу и заявил:

— Не пойдет! Хоть и поздно, но гордость выкажет.

— Ты передай, а прийти или нет, решать ей. Не появится она, тогда завтра я зайду сам.

— Но ты хоть скажи, Рома, получилось с работой-то?

— Получается.

— Ну и слава богу. А Катьке твои слова я передам, не сомневайся. Сейчас домой зайду и скажу.

— Вот и ладно.

— Ты обедал? А то Марина щей наварила, за неделю не съесть.

— Обедал, спасибо.

— Может, вечерком по граммулечке?

— Нет, Петрович, обойдемся без граммулечек.

— Ну, как хочешь, а я выпью. Я, Рома, на эту жизнь новую трезвым глазом смотреть не могу. На выкрутасы дочери и оханье жены тоже.

— А ты попробуй, вдруг получится?

— И пробовать не буду. Мне это на хрен не надо.

— Давай!

Николаев вернулся домой. В углу на старом кресле лежали рубашка, джинсы, нижнее белье, носки, прикрытые спортивной майкой. Все это надо было стирать, да и куртку почистить.

Прапорщик тяжело вздохнул, достал из-за печи корыто, поставил на табурет, рядом примостил пачку стирального порошка. Он переоделся в спортивный костюм, взял в сенях ведра, сходил к колодцу, принес воды. Роман бросил белье в корыто, стал читать инструкцию по применению импортного порошка, и тут в дверь тихо постучали.

— Открыто! — крикнул он.

В комнату вошла Екатерина.