Магия всегда была сильнее, когда жертвоприношение делал сам осененный – когда он резал руку или предлагал воспоминания. Поэтому наследнику и была нужна Хана – когда он ранил ее, это было куда эффективнее, чем если бы его грехотворец просто взял ее кровь без вмешательства наследника.

Хотя мои творцы не были такими привередливыми. Пуля есть пуля. Мой грехотворец понял бы, как поступить и с пулей, и с арбалетным болтом.

– Все это, конечно, прекрасно, но как насчет этого? Как насчет красной субстанции, похожей на грязь, которая стоит в деревянной миске в моей комнате в восточном крыле замка? – сказала я, поднимая журнал. – Что будет делать ваш грехотворец? Уничтожит другую деревянную миску с грязью?

– Раньше он так и делал, – сказал он. – Он – не я. Он знает, что в миске может что-то быть, а в телах течет кровь, разве не так?

Я вздрогнула.

– Почему вас вообще беспокоит то, что он может причинить кому-то вред?

Он убил стольких людей. Неужели ему не плевать на еще одну смерть? Или он просто не хочет иметь дело с политическими последствиями?

– Я не монстр, – он говорил медленно, как будто, чтобы произнести эти слова, ему приходилось делать над собой огромное усилие. – Признаю, я использовал свое прошлое и слухи обо мне в своих интересах, но убийства не приносят мне удовольствия. Некоторые смерти – просто необходимые жертвы. Зачем тратить жизнь впустую, если я могу этого избежать?

– А как же Хила? – спросила я.

– То, что произошло в Хиле, – трагедия, которую я сотворил своими собственными руками. Но тогда мне сказали, что это было необходимо. Я знаю, каково это – бояться собственного дома, – прошептал он, напрягаясь. – Пэры боятся меня, но это необходимо. Они могут причинить вред. А из-за того, что они меня боятся, они повинуются мне, не задавая вопросов. Пусть я монстр, но что хорошего в снах, если ты не знаешь, что такое кошмар?

Не нужно, чтобы мне вставляли нож в спину, чтобы знать, что я этого не хочу.

– На самом деле вы не собаку хотели, – прошептала я.

Наследник слегка покраснел.

– Есть люди – их совсем немного, – которые, как и ты, меня не боятся. Карлоу, Бейнс, Уорт – и у меня нет желания причинять им вред. Они так же важны для меня, как мой грехотворец. Приятно, когда тебя принимают, а не боятся.

И все же в этой лаборатории никто не обращался к нему по имени. Только по титулу.

Через три дня стало ясно, что Карлоу была права. Наследник приходил в лабораторию каждое утро. Мы вместе читали записи об экспериментах с его грехотворцем за чашкой чая. Наши тихие встречи в лаборатории могли продолжаться до трех часов. Остальные приходили в лабораторию гораздо позже. Даже Карлоу, единственная, кто, как я думала, мог нас прервать, предпочитала работать допоздна и спать допоздна. Она составила для меня список заданий, и наследник наблюдал за моими контрактами, пока я пыталась их выполнить. Он хмыкнул, когда у меня в очередной раз ничего не получилось, и постучал кончиком пера по подбородку.

– Мне нужно видеть то, что я уничтожаю, – сказала я. – Ничего не получится.

Я пыталась разрушить механизм игрушечной лошадки. Ее задние ноги двигались, если завести пружину. У Карлоу ушел час, чтобы сделать ее из цельного куска дерева и раскрасить.

– Это игрушка, а не покойник на алтаре. – Наследник достал из кармана платок, отдал его мне и сделал еще одну пометку. – Как же ты уничтожила те воспоминания в Лощине? Или ты знаешь, как устроен мозг смертных, лучше, чем я думаю?

– Нет, – сказала я, вытирая кровь из-под носа. Я не могла приносить себя в жертву, когда не знала, чего хочу. Мой благотворец порхал рядом со мной. – Тогда все было по-другому. Под давлением мы действуем лучше.

– Очень жаль, – сказал он, закрывая дневник. – Отдохни. Сейчас попробуем еще раз.

Он выскользнул за дверь. Я облокотилась о стол, пытаясь справиться с головной болью. Если бы я знала, что делать, только когда была в опасности, от меня не было бы никакой пользы. Но мои творцы понимали, что такое опасность. Они знали, что если я умру, умрут и они. А вот что такое давление, они понять не могли. И что такое амбиции – тоже.

Дверь распахнулась, ударившись о стену, и я услышала, как ко мне приближаются тяжелые шаги. Я встала, но Карлоу толкнула меня обратно на табуретку. Я видела в ее непостижимых глазах красный свет зари.

– Суверен знает, что у его величества есть несвязанный двуосененный, – тихо сказала она. Ее спутанные волосы словно скрывали ее от остальной комнаты. – Наследник спорит с ней на улице.

По моим рукам побежали мурашки. Я почувствовала, как у меня сводит живот.

– Она сердится?

Расколотый суверен Гиацинта Уирслейн правила всего шесть лет. Она была очередной ничем не примечательной дворянкой, которую король взял в жены только из-за ее творцев. Ее связали с судом, чтобы она не могла использовать их без строгого контроля. А потом она подкупила достаточно пэров, чтобы свергнуть своего мужа и его сторонников.

Сначала она убила его личных стражников. Они не пускали ее в покои мужа, так что она убила их всех. Старый суверен забаррикадировался вместе со своими детьми в зале суда, где они в итоге и столкнулись. В хаосе схватки погибли две их дочери, а Гиацинта была застигнута врасплох самой верной стражницей своего мужа. Рыцарь Беатрис нанесла Гиацинте страшный удар, меч рассек ее скальп, щеку и плечо, а потом пронзил ей грудь. Поговаривали, что у Гиацинты, должно быть, душа Грешного, и это она остановила клинок.

Я понимала, что меч остановила ее ключица и хорошо сформулированная молитва ее творцам. В конце концов, Гиацинта Уирслейн была одной из лучших целительниц в мире. Суд позволял ей только лечить людей.

– Она никогда не сердится, – сказала Карлоу. – Хуже всего, когда она спокойна. Не стоит ее недооценивать.

Мои творцы зарычали так низко и так глубоко, что у меня задрожали зубы. Дверь со скрипом отворилась.

– Франциска, – протянул нежный голос, – ты портишь сюрприз.

Карлоу упала на колени и прижалась лбом к полу. Ее пальто распростерлось у нее за спиной, как крылья синей птицы. Я повторила за ней и стала ждать. Мои творцы прикрывали мою оголившуюся шею.

В Болотах существование королей казалось далеким сном. Мы все жили и умирали одинаково, вне зависимости от того, кто был сувереном, потому что у нас не было возможности изменить суд. Пэрство было недостижимо. Расколотый суверен Цинлиры – тем более.

– Франциска, дорогая, мы еще это обсудим, но я понимаю твою нерешительность, – голос суверена дрогнул, как будто происходящее ее забавляло. – Можешь идти.

Карлоу встала. Послышались шаркающие шаги, щелкнула дверь – и в комнате воцарилась тишина. Я оставалась на месте. От того, что я лежала на полу, ноги начали неприятно затекать.