Монашка закрыла глаза, и вдруг я заметил, что она плачет. Плакала она молча, и я так и не узнал, чью жизнь она оплакивала – свою или ту, что остается после нас.

Я никуда не ушел. Ана разговаривала долго, хотя и чувствовалось, как она устала. Но скелле – это скелле. Умение сдерживать себя, управлять собой давалось им годами беспощадных тренировок, дрессуры со смертельными исходами для тех, кто не справился. Должен признаться, что я был совершенно не готов к этому. Даже убить пленного – для меня невозможно. Сказывалась какая-то материнская, звериная, инстинктивная жестокость – Ана искала своего малыша, чтобы защитить его, и соображения гуманности для нее были раздражающей глупостью изнеженного цивилизацией инопланетянина.

Когда все закончилось, я понял, что наконец-то полностью разделил тяжкую ношу, которая таилась в душе Аны. То, что теперь лежало на дне моей совести, уже изменило меня. Пытка, которой меня подвергла неведомая скелле годы назад, затронула лишь древние глупые инстинкты – страх и ненависть. Как человек, точнее, как то, что отделяет нас от животных – я не изменился. Теперь же я принял на себя грех, калечащий душу. Я действовал сознательно, и никто не мог уже оправдать меня обстоятельствами или инстинктами. Теперь, так или иначе, мне предстояло ответить за это.

Утром мы улетели, оставив в море обездвиженную яхту, растерянный экипаж и так и не сообразивших, что произошло, девочек из эскорта несостоявшегося дипломата. Углом назывался один из островов на месте разрушенного континента, бывший в далеком прошлом его крайней юго-восточной частью. Отправляться через океан без подготовки было безумием, и мы возвращались к Саму за поддержкой. Со слов Аны, Угол был единственным местом на бывшем континенте, где удалось закрепиться ордену. Там располагалась обитель сестер и не действовали законы Мау. К счастью, орден не имел связи с далеким форпостом, и мы могли рассчитывать за счет самолета опередить любых гонцов за океан. Нам же предстояло расплачиваться за скорость риском и неудобствами обитания в тесной кабине – ну, космонавты ведь умудрялись же как-то жить неделями в крохотных отсеках первых кораблей. Перетерпим и мы. Главное – не сгинуть безвестно на просторах океана.

Юг континента был населен довольно плотно – мы пролетали несколько крупных городов, часто встречались городки поменьше. Я устал и очень хотел немного передохнуть, поесть по-человечески, посмотреть на людей и их жизнь в местах, которые я до того никогда не видел, но Ана была неумолима – ее вела жгучая страсть матери, ищущей своего ребенка, и все мои робкие попытки уговорить ее остановиться не на краткий перекус посреди очередного поля, а поблизости от хотя бы небольшого городка, натыкались на искреннее непонимание. Так и остался для меня юг просто гигантской густонаселенной равниной, разрезанной руслами многочисленных рек и усеянной ожерельем человеческих городов вдоль них. Интересно, но на берегу океана городов не было. В устьях больших рек встречались небольшие городки, явно кормившиеся морем, – и только. Никаких побережий, застроенных небоскребами или останками древности. Видимо, и до катастрофы местные видели мало пользы от местного моря. Жизнь на планете, хотя и довольно разнообразная, одновременно была примитивна и неразвита, с точки зрения Земли – крупнейшие существа, способные к самостоятельному перемещению, лохи, напоминали наших беспозвоночных и обитали исключительно в воде. Местная растительность в то же время была настоящим Клондайком для людей, предоставляя не только продукты питания для них и животных, занесенных с Земли, но и производя массу полезнейших веществ и материалов. Вообще, слово «голод» в местном языке носило персональный оттенок – голода как массового явления здесь не знали.

Я сидел за управлением, отсиживая свою вахту, Ана лежала в кабине на одеялах – не спала, просто отдыхала. Комфорт от самодельных сидений, хоть и снабженных мягкими подушками, был минимальный – уже через пару часов начинало ломить поясницу, затем затекали ноги, и через некоторое время сидеть неподвижно становилось невыносимым. Только здесь на Мау я осознал, насколько совершенными были кресла в земных автомобилях – я неоднократно проводил, хоть и с остановками, по двенадцать – четырнадцать часов за рулем и чувствовал себя вполне сносно. Проведя такое время здесь на этих самоделках, я бы, наверное, сошел с ума без напарника.

– Ань! – позвал я скелле, и когда та отозвалась, спросил о том, что беспокоило меня: – Слушай. А зачем скелле уходят в монастырь? Я имею в виду тех, кто рулит орденом. У нас вот тоже есть монастыри, но туда уходят либо те, кто не смог найти пристанище в мире, либо те, кто по-настоящему верует. Для нас это иной, альтернативный образ жизни и попытка согласовать то, во что веришь, с реальностью. В прошлом это было очень важно для людей, потерявшихся в обычной жизни, – иметь альтернативу. Да и вера тогда имела более важный статус, чем сейчас. Но традиция осталась. А у вас ведь веры-то и нет! Для вас боги – ушедшая реальность.

– По-твоему, что, жизнь скелле – это не альтернативный образ жизни? У нас в монастырь не уходят большей частью выходцы из богатых семей или аристократы – их семьи имеют возможность терпеть скелле в доме, готовы тратить немалый ресурс, чтобы сохранить их, как актив. Многие девочки даже не могут завести собственные семьи – это опасно для их мужей. Среди простых людей жизнь скелле практически невозможна. Для скелле из народа это зачастую единственный способ чего-то добиться, если уж надежды на семью нет.

– Но зачем для этого давать обет? Сегодня не получается, может быть, завтра получится? Скелле, даже самые слабые, насколько я понимаю, – вполне обеспеченные люди. Я вот одно время неплохо зарабатывал как видящий – что говорить о скелле?!

– Да при чем тут деньги?! Это вопрос статуса, твоего положения среди людей! Монастырь – это как замок посреди крепости, центр маленькой вселенной. У меня, положим, свой замок есть, а у большинства – нет. И вход в этот замок – обет! Вот девочки и решают связать себя им и попасть внутрь или остаться за бортом большой жизни. Чтобы ты знал, большая часть ордена – обычные женщины, часто со своими семьями. Они либо служат ордену, либо ушли на частные хлеба, хотя в любом случае обязаны соблюдать устав.

– Ну, хорошо. Пусть монастырь – закрытый клуб, требующий от входящего некой жертвы. Но почему же жертва такая? Почему женщина должна отказываться от детей?! Не сильно ли круто?

– Традиция. До катастрофы монастырь существовал именно как убежище. Ты знаешь, что у нас непростые отношения с мужчинами, с родами, с детьми. Многие скелле от природы лишены этого. В те годы он и возник, как дом для таких несчастных. По иронии судьбы именно они обычно и обладают самым сильным талантом. Со временем это привело к тому, что этот клуб стянул на себя немалый авторитет, а следом за ним и власть. И многие, чтобы проникнуть туда, стали платить эту жертву, от которой большая часть действительно одаренных предпочла бы отказаться. – Ана помолчала. – Ты знаешь, в монастыре тоже есть своя иерархия. Так называемые старшие сестры попали туда не по своему выбору. Большая часть из них – очень мощные скелле, лишенные выбора от рождения.