Миссис Батлер протягивает к публике руки. Слухи о ее красоте отнюдь не преувеличены, и мама потом непременно что-нибудь скажет о пышности ее наряда. Вот что бывает, когда закон устанавливает надзор за проституцией. Женщины лишаются даже тех немногих свобод, которые у них есть сейчас. Французская полиция теперь имеет право схватить на улице любую женщину и подвергнуть ее отвратительнейшей, позорнейшей процедуре, и любая женщина, которая вышла из дома без сопровождения мужа, теперь считается падшей, пока ее невиновность не будет доказана самым унизительным образом. Могут ли они, Алли и мама, скопище цветастых юбок позади них и несколько мужчин, чьи темные одежды сидят кляксами промеж покачивающихся шляп и росчерков платьев, могут ли они даже помыслить о том, что будет, предложи кто-нибудь принять такой же закон для мужчин? Что будет, если для мужчин выход из дома будет грозить арестом, заточением и телесным насилием? Если этому новому закону, закону о заразных заболеваниях, удастся осквернить английское законодательство, то позор Франции найдет свое отражение здесь, в Англии. Самые неоспоримые права британских подданных, вплоть до habeas corpus[12], отнимут у половины населения в наказание за то, что они родились женщинами. Согласны ли они, Алли и мама и все яркие женщины, присоединиться к ней и выступить против тех, кто хочет запятнать честь Британии?

У Алли дрожь пробегает по телу, публика вскакивает со своих мест, словно бы собираясь немедленно выйти на улицы Манчестера и пройти маршем всю страну до самого Лондона, где заседающие в парламенте мужчины в черных пиджаках, осоловев от послеобеденного портвейна, распоряжаются судьбами и телами женщин. Даже мама аплодирует, хоть и не меняясь в суровом лице.

Проходит много времени, прежде чем им удается уйти. Их окружают голоса, болтовня собравшихся женщин становится все громче. Юбки вертятся, трутся друг о дружку, шелк и ситец танцуют вдоль шеренг обшарпанных деревянных стульев. Мама то и дело встречает знакомых, останавливается поперек людского потока, который вихрится вокруг нее и постепенно утекает в другую сторону. Алли стоит, вжавшись в мамину юбку синей саржи, стараясь занимать как можно меньше места. Ей нужно уйти, нужно выйти, высвободиться из этого наплыва одежды и тел, и эта острая нужда подкатывает к горлу и давит на грудь, дергает за руки, которыми ей так и хочется, так и хочется всех растолкать, чтобы вырваться на улицу, к ветру и дождю, который брызжет в зарешеченные окна. Она расправляет плечи. Никак не получается набрать в грудь достаточно воздуху. Она напрягает каждую мышцу, держится. Сдерживается.

Проститутки – это женщины, которые продают свои тела мужчинам. Мама не вдавалась в подробности насчет того, что именно мужчины делают с женскими телами или как вообще можно купить или продать тело отдельно от живущей в нем души. Проститутки выглядят совсем как обычные женщины, а значит, что бы там ни делали с их телами мужчины, от этого не остается заметных или постоянных следов. Из-за мужчин, говорит мама, женщины болеют разными болезнями, а потом мужчины хотят унизить их и посадить в тюрьму за то, что они болеют. Она не объясняет, почему мужчинам хочется унижать женщин, почему им хочется, чтобы они болели. Алли не спрашивает. Закон о заразных заболеваниях запретил больным женщинам продавать себя мужчинам, а вот мужчинам покупать больных женщин не запретил. Единственный способ проверить, больна женщина или нет, – это ее осмотреть. Осмотр проводят в полицейском участке, где женщин привязывают. Любая порядочная женщина скорее умрет, нежели стерпит подобное. Поскольку женщин, которые торгуют собой, нельзя отличить от женщин, которые просто идут вечером по улице, то, согласно новому закону, любую женщину, вышедшую из дома в той части города, где применяют этот закон, – направляющуюся на собрание Общества благоденствия, например, или спешащую купить семье еды – полицейские могут подвергнуть насильственному осмотру. Цвета вокруг Алли дрожат и расплываются, словно кто-то плеснул водой на картину.

Дождь барабанит по зонтику, капает на плечо Алли. Дождем маму не загонишь в омнибус, а Алли еще слишком мала, чтобы не задевать зонтом других людей. Мама пробирается сквозь толпу, крепко сжимая локоть Алли, сейчас время обеда и на улицах полно фабричных рабочих, женщин в наброшенных на головы шалях и мужчин в картузах. Все смотрят себе под ноги, поэтому лиц Алли не видно, только промокшие насквозь подолы и плечи, которыми люди прокладывают себе дорогу. Она держится за маму. Мэй ушла в гости к своей подруге Эмили, у которой, по ее словам, в доме есть целая комната с игрушками, в том числе и кукольный дом размером с комод, в четыре этажа и с винтовой лестницей. Мэй говорит, что к чаю им в детскую подают особенное угощение, сэндвичи с обрезанными корочками, и еще фруктовый кекс, каждый день. Алли уже слишком взрослая для того, чтобы играть в игрушки. Она придет домой, съест хлеб с маслом, который им с мамой подадут к чаю, а потом, наверное, пока не вернется Мэй, будет учить заданные на понедельник уроки. Мама чуть разжимает руку. Здесь народу поменьше.

– Ну, Алли, что ты думаешь о миссис Батлер?

Алли перешагивает через лужу.

– Она очень красивая.

У мамы каменеет лицо.

– Я хочу сказать, мама, что женщине, наделенной таким богатством и привлекательностью, должно быть непросто посвящать жизнь спасению ближних. Ее соблазны, наверное, велики.

Мама кивает:

– Она сильна духом. Конечно, ее терзают соблазны, но мне кажется, показная роскошь и мирские блага не слишком прельщают Джозефину Батлер.

Будь это так, думает Алли, миссис Батлер одевалась бы как мама.

– Тогда какие соблазны ее терзают, мама?

Мама немного замедляет шаг.

– Не знаю даже. О таких вещах мы с ней не разговаривали. Но, думается мне, когда она видит все эти ужасы, ежедневно предстающие перед ее взглядом, когда слышит истории девочек не старше тебя, павших так низко, что свету к ним уже не пробиться, когда она снова и снова сталкивается с упрямством и насмешками мужчин, которые правят этой страной, ей, наверное, трудно бывает не поддаться отчаянию. В Париже, Алли, она видела девочек, которых полицейские бросали в подвалы без окон, на них надевали смирительные рубашки и запирали там на несколько дней, в темноте, им оставляли хлеб и воду, но руки у них были связаны, и они не могли пользоваться никакими удобствами. В наказание за то, что сопротивлялись осмотру. Когда же она рассказала об этом начальнику полиции, он сказал, что эти женщины привыкли жить в грязи и что она, посетив их, опустилась до их уровня. Нужна огромная сила духа, Алли, чтобы видеть и слышать такое и все равно продолжать трудиться, не теряя надежды и любви к ближнему. Она – пример для всех нас, и я надеюсь, что ты этому примеру последуешь.

Вода хлюпает у Алли в левом ботинке.

– Да, мама, – говорит она.

Она не спрашивает, что это за осмотр, которому сопротивляются девочки, кажется, она уже кое-что понимает.