в комнату просторного деревенского дома, издавала горлом какие-то протяжные птичьи звуки.

– Мама, помоги мне! – Закричала она в кухню, где, замерев перед столом, сидела Антонина Ивановна.

– Уймись, Нина. Пусть.

Пусть. С этим и уехал.

Он ожидал, что в холле больницы будет пусто, и они с Агатой постоят вдвоем у окна. Что-то такое видел в кино. Но холл походил на зал ожидания вокзала: какая-то бестолковая толчея, людской гул, сумки, пакеты, встречи, расставания. Агата появилась в дверях, он махнул ей рукой, а она словно и не удивилась, увидев его в этой толпе. Они пробрались к подоконнику, и Максим протянул ей пакет с апельсинами. Молчание между ними натянулось, как струна. Он отчаянно соображал, что бы такое ей сказать, но она заговорила первой.

– Тебе Володя позвонил?

– Угу.

– В палате со мной люди – совершенно кошмарные. Решают кроссворд и ни одного слова отгадать не могут. Приходится подсказывать.

– Плохой из меня оказался защитник, да?

Она пожала плечами и отвернулась. Тоненькие плечики заходили ходуном, он притянул ее к себе, почувствовав чуть заметное сопротивление, как будто ухватившись за ветку гибкого куста, пытался наклонить к себе ствол.

– У меня неходжкинская лимфома. Красиво звучит, правда?

– Агата…

– Помолчи.  – Она закрыла глаза, приподнялась на цыпочки, втянула ноздрями его запах. Потом сложила руки на животе, где под халатиком тянулся тонкий розовый шрам, и сказала:

– Когда я умру, все мои демоны умрут вместе со мной.

Он положил свою руку поверх ее. Пальцы у нее были холодные, влажные и слегка подрагивали.

– Сколько их было?

– Трое.

– Больно было?

– Страшно.

– Давно?

– Год назад.

– Я завтра еще к тебе приду.

– Нет, Макс. Тебе потребуется миллион лет, чтобы увидеть меня снова.

Он бы не смог уйти. Так и остался бы стоять, прижимая ее к себе. Но Агата ушла сама. Расцепила свои руки и ушла, оставив на подоконнике пакет с апельсинами.

Она умерла во вторник.

Поздно ночью он пришел к подъезду, где всего месяц назад дышала Агата. Остановился перед входом, закурил и смотрел в небесную темноту. Как же темно в городе по ночам! Он думал о том, что где-то там, в этой глубокой темноте вместе со своей собакой, бежит, наверное, сейчас Агата. И собака защищает ее от врагов.

Предательница

Был у Женьки медведь. Небольшой, с флакон одеколона ростом. И на животе у него были переплетенные кольца. Мама сказала, что это медведь Олимпийский. Медведь сидел на полке рядом с поролоновой свиньей Дашкой и желтой деревянной собакой Собакой.  Еще там сидел пучеглазый неинтересный пупс. Но, конечно, никто из них не мог сравниться с Дашкой, она была Женькиной любимицей. Только ей было позволено лежать в постели рядом с Женькой, и только ее брали в отпуск. Так что Дашка видела всё то же самое, что и ее хозяйка: большой дом с садом на Украине и кооперативную квартиру с собакой Динкой в Башкирии. Это когда ездили к бабушкам.

Дашка ходила на речку и в огород и послушно лежала там, где положат, пока Женька не наплещется в речке Трубиж или не наестся пахнущей спелым солнцем клубники или не набегается по двору с дикой собакой Динкой – папа сказал, что есть такая книжка про любовь. И Женьке очень нравилось представлять, что крошечная тонконогая, вертлявая собачонка, которая побаивалась дерзких окрестных котов, на самом деле, в глубине души – самая настоящая дикая собака.

А потом Дашке стало скучно, это Женька увидела по ее глазам. Поросенок, раскинувшись своим плюшевым телом, лежал под шатром-лопухом, чтобы не было жарко, но так ему было совсем не видно ни длинных стрекоз, ни бабочек, ни высокого, в штрихах облаков, неба. И тогда, вернувшись из короткого отпуска, Дашку выдали замуж за медведя, потому что они подходили друг другу по росту. Из обрезка тюлевой шторы мама сшила роскошную фату, а папа исполнил свадебный марш, когда молодожены проехались по обеденному столу в коробке из-под обуви.  И спать в тот вечер легли втроем: Женька и Дашка с Мишкой Олимпийские.

На завтрак была гречневая каша, рассыпчатая, со сливочным маслом. Женька ела ее чайной ложечкой и запивала горячим сладким чаем. Дашка с Мишкой стояли на столе и улыбались, а Женька улыбалась им в ответ, глядя поверх чашки.

– Женя, – позвала мама из комнаты, – закругляйся давай, мы сейчас в садик опоздаем.

Женька быстро поставила тарелку и чашку в раковину и выбежала к маме. Та протянула дочке ее любимое платье  – светло-зеленое, в больших белых ромашках, с белым воротничком.

– Одевайся быстренько, я еще ленты поглажу.

Женька проворно втиснулась в платье, она уже совсем большая, может одеваться сама. Натянула белые колготки и встала перед зеркалом, сейчас мама будет косы заплетать – две тугие каральки с яркими желтыми бантами.

В садике день тянулся медленно. Женька переделала все свои любимые дела: полистала книжку с картинками, где принц надевал на ногу Золушке красивую туфельку, поиграла с девчонками в дом, на прогулке качалась на качелях до стукалки, а вечер все никак не наступал! Женьке очень хотелось, чтобы он пришел побыстрее, потому что завтра суббота, и можно долго не ложится спать, и мама с папой обещали, что можно будет посмотреть после программы «Время» кино, сидя между ними на диване. И, когда папа наконец-то пришел, она уже вся извелась, стоя у окна и отмахиваясь от подружек, которые то и дело звали поиграть то в доктора, то в магазин.

Дома мама приготовила борщ, и Женька с папой ужинали перед телевизором. Мама редко это разрешала, но сегодня было исключение – показывали фильм про шпионов. Какие-то плохие дядьки посадили хорошего в комнату, где постоянно играла нескладная музыка, и у хорошего дяденьки от этого заболела голова. Женька хлебала борщ, обмакивала в соль порезанную луковицу, хрустко откусывала и поглядывала на папу.

– Интересно?

– Законная кинуха. – Папа подмигнул и улыбнулся.

Субботнее утро принесло с собой всепоглощающее счастье –  в дверном проеме папа повесил качели! Веревочные поручни, зеленые сидение и спинка – неописуемая красота, и гордость – свои собственные качели прямо на входе в ее комнату! Девочка повисла у отца на шее и болтала ногами от восторга. Мама вышла из кухни и смеялась Женькиному счастью.