А еще – и Эльза гнала мысли об этом – ей показалось, на лице Антона лежала печать безысходности. Такие лица бывают у людей, которые стоят на грани, которых только мгновение отделяет от последнего шага в бесконечность. Она старательно уверяла себя, что ей только померещилось: или стекло исказило черты, или свет так неровно упал. Но на душе было неспокойно и хотелось чем-то помочь.

Ночной звонок раздался, когда Эльза, закончив картину, собиралась вытереть кисти. В это время ее редко кто тревожил, хотя временами случалось: все знали, что она ложится далеко за полночь. Иногда у звонивших были действительно серьезные причины, но чаще – хотелось просто поплакать в жилетку.

Эльза, обладая от природы хорошо развитой интуицией и склонностью к психоанализу, да еще и будучи в курсе всех событий в жизни своих подруг, обычно догадывалась, кто звонит. Но в тот раз появилась только противная тянущая боль где-то в желудке. И еще возникло ощущение опасности, но как-то неявно, словно туманное пятно поблизости.

Поколебавшись немного, она все-таки сняла трубку. К счастью, это оказался Антон Каранзин с просьбой встретиться немедленно. Значит, у него произошло что-то серьезное, раз сам разыскал и решился позвонить… Наскоро поправив макияж, она накинула пальто и, выбежав из дома, направилась к кафе «Сокол», где была назначена встреча.

В желтом свете фонарей Эльза долго стояла, озираясь по сторонам. Холод заползал под тонкое пальто, она зябко ежилась, переминаясь с ноги на ногу, а Антон все не шел, только запоздалые прохожие торопились домой. Она уже устала ждать и собралась уходить, когда улица вдруг резко опустела. Только сгорбленная фигура какого-то измученного жизнью гражданина виднелась поодаль, но ему явно было не до одинокой женщины, ждущей кого-то под фонарем.

В этот момент сзади послышалось тщетно сдерживаемое тяжелое дыхание, такое, будто человек только что бежал. Эльза обрадованно обернулась, решив, что явился наконец Каранзин, и обмерла от ужаса.

Это был он. Человек из супермаркета. Тот самый, который когда-то сказал, что у него больна жена, и попросил Эльзу купить нужные продукты и отнести их к машине. Хотя «попросил», пожалуй, не совсем верно, точнее было бы сказать – приказал.

Мужчина впился взглядом в ее зрачки, потом быстрым движением провел рукой перед лицом и произнес только одно слово:

– Спать.

Нет, Эльза не заснула тут же как убитая, она все видела и понимала, но полностью потеряла способность возражать. Горло свело будто спазмом, не давая закричать, ей показалось, что она задыхается, и в глазах потемнело.

Потом резко пахнуло хлороформом, и она отключилась.

Дозвониться Эльзе никак не удавалось. Антон нервничал и мучил своих знакомых просьбами помочь ему узнать номера телефонов ее соседей. Художник давно уже ничего так страстно не хотел, и, вероятно, его нервозность сыграла с ним дурную шутку. Резкий переход от всегдашнего вялого, полусонного состояния к кипучей энергичности воспринимался людьми как начало у него белой горячки, и потому помогать Каранзину никто не спешил. Наконец бывшая любовница его школьного друга – к счастью, по-прежнему работающая в милиции, – сжалилась и разыскала адрес Эльзы и нужные телефоны. Антон принялся методично обзванивать всех, но никто из соседей ничего вразумительного не сказал.

И все-таки в конце концов информатор нашелся – судя по голосу, человек пожилой и интеллигентный.

– Я по поводу соседки вашей, Эльзы, – вдохновенно врал Антон. – Прилетел сегодня из Австралии, привез для нее маленький презент от друзей. И еще мне сказали, что у нее можно будет остановиться переночевать, но уж вечер на носу, а я все дозвониться не могу. Не сходите ли к ней, не узнаете, может, телефон у нее испорчен? Чтоб мне попусту-то не ехать…

– Вынужден вас разочаровать, молодой человек, – с готовностью откликнулся старичок, – лучше не теряйте времени и ищите себе другой ночлег: на гостинице сэкономить не получится.

– Почему? – слегка опешил от натиска Антон.

– У меня, видите ли, бессонница, и я вчера наблюдал, как Эльза за полночь куда-то уходила. Ночью, знаете ли, слышимость гораздо лучше, чем днем, так вот я с полной уверенностью могу сказать, что она не возвращалась. Да и днем я несколько раз к ней по-соседски – за солью да за спичками – заходил, но так и не застал.

– Спасибо за совет, – пробормотал Антон, понимая, что самые его дурные предчувствия подтверждаются.

Перед глазами замелькали лица, сценки – черный господин, Эльза, свет фонарей, улица, автомобиль, – вызывая головокружение и тошноту. Антон до боли сжал виски руками и застонал. Круговерть образов остановилась, но со дна души поднялась темная муть раскаяния и начала подступать к горлу. Дрожащими руками он натянул свое пальтецо и, сгорбившись, побрел домой.

– Я ничтожество, – бормотал Каранзин, тяжело переставляя ноги, – я – жалкий неудачник. Мне предрекали великое будущее, а я малюю рекламные вывески и дешевые картинки. Я любил женщину – и не смог признаться ей в любви. Я не смог ее забыть, но даже не пытался найти. Я пошел на подлог, пытаясь подсунуть своей душе копию вместо подлинника, и эта копия растоптала мне душу. Я жалкий подражатель, не способный создать ничего своего. Да, да, да, и даже не спорьте со мной!

Единственный слушатель его эмоционального монолога – серая дворовая кошка, недавно окотившаяся в подвале, спорить с ним и не собиралась. Она юркнула за мусорный бак и с опаской наблюдала оттуда за неуравновешенным прохожим.

– Кто я? – вопросил Антон у неба. И, махнув безнадежно рукой, сам себе ответил: – Иуда. За тридцать сребреников душу продал. Да, я не хотел, не знал, но разве это делает мою вину меньше? Она была для меня светом, мечтой, недосягаемой звездой, и вот теперь я должен жить с мыслью, что предал ее, вмешался в ее судьбу. А может быть, даже перечеркнул ее жизнь. Что, если ее убили? – От пришедшей в голову мысли Антон замер. – Да, да, конечно же! Именно потому ее телефон не отвечал!

Ему стало трудно дышать, и он рванул ворот рубахи так, что посыпались пуговицы. Затем полез в карман, вытащил пачку денег и бросил в зияющую черноту открытого канализационного люка.

– Иуда повесился на осине, когда понял, кого предал… – прошептал Антон.

Дома Каранзин набрал номер домашнего телефона Эльзы, и вдруг трубку сняли.

– Позовите, пожалуйста, Эльзу, – заплетающимся языком попросил художник, замирая от надежды и страха.

– Кто вы? – закричал мужчина на другом конце провода. Ему тоже было страшно, очень страшно, Антон понял это по голосу. – Ради бога, только не кладите трубку! Скажите, вам что-нибудь известно о ней?

Не дослушав, Каранзин нажал на рычаг. Потом достал с антресолей пыльную веревку и дрожащими руками натер ее мылом – как нужно делать, он читал когда-то в исторических романах. Потом залез на унитаз и завязал узел на ржавой облупленной трубе, наверху которой торчал допотопный сливной бачок. Затем сделал петлю и, просунув в нее голову, шагнул вниз.