— Кое-что из находок заслуживает помещения в музеи. У меня есть друг, Юрий Алексеевич, его работа в том и состоит, чтобы принимать все эти… вещи и определять их ценность и подлинность. Я позвонил ему, он будет через два дня, и я передам ему дела…

Василий выставил руки вперед в знак сложения с себя полномочий, но тут же ссутулился и вытянул шею, будто боролся с собой в заранее проигранном бою.

— Я не понимаю, дядя. Похоже, что тебе жалко передавать ему дела.

Василий закрыл глаза и пожал плечами.

— Должен признаться, это немного эгоистично с моей стороны, но мне хотелось бы оставить все себе. Для чего? Я и сам не знаю. Конечно, страшная глупость, но эти тайны перестают быть тайнами и словно ускользают от меня.

Павла тронуло, что дядя, сделав грандиозное открытие, был так удручен.

— Ну, во всяком случае, ты еще два дня можешь наслаждаться своей находкой, — хмыкнул Павел с лукавой усмешкой. — Еще целых сорок восемь часов она твоя.

Василий слабо улыбнулся. Они впервые разделяли общее чувство — до сих пор страхи, разочарование и скука были у каждого свои. Василий никогда прежде так не открывался, и Павла это доверие взволновало. Будто дядя наконец шагнул к нему навстречу и прогнал холод, сковавший жизнь Павла после смерти отца.

— Я продолжу расчищать пространство вокруг корпуса самолета, а ты занимайся кабиной, — предложил Павел.

Василий кивнул и не устоял перед соблазном порыться в карманах военной формы, пошевелить скелет и осмотреть каждую мелочь, которая помогла бы восстановить последние минуты жизни летчика.

Плечом к плечу они принялись за дело, и впервые за эти дни Павел занялся работой, позволившей отвлечься от назойливых мыслей. Он с удивлением заметил, что на несколько часов забыл о Саше и отстраненно думал о равнодушии Ирины. Павел ответил ей, что займется Владимиром и его деньгами, когда вернется в Москву. Копание в земле, физические усилия в этом глухом лесу, вдали от всего на свете, приносили умиротворение и прогоняли навязчивые мысли.

— Смотри-ка, что я нашел, — сказал вдруг Василий.

Павел поднял голову и увидел, что дядя перегнулся пополам и по пояс влез в кабину. В такой позе он неминуемо поцелуется со скелетом… Павла передернуло.

Дядя вынырнул наружу, сжимая в руке записную книжку в кожаной обложке. Он открыл ее и посмотрел на исписанные страницы.

— Почерк еще можно разобрать. Невероятно!

Глаза Василия блестели, на этот раз от радости. Павла тоже подмывало заглянуть в книжку. Он понял, что, несмотря на походные неудобства — поглощение сардин прямо из банки, обжигающий терпкий чай, — он бесконечно рад, что оказался так далеко от своей прежней жизни.

Глава 26

Авиабаза в Ворошиловске,

июль 1942 года

Этой ночью в конце июля, когда удушливая жара едва спала, а выжженная трава шуршала под ногами, Аня с Татьяной получили наконец первое ответственное задание. Требовалось во что бы то ни стало помешать врагу соорудить понтонные мосты через Дон, которые позволили бы немецкой пехоте в сопровождении артиллерии и танков одолеть эту естественную преграду. Вражеские солдаты топтали страну, занимая Ворошиловград, Лисичанск, Миллерово, Морозовск, вермахт неумолимо двигался к нефтяным месторождениям СССР и к Сталинграду.

Защищая Ростов-на-­Дону, погибло немало летчиков. Наутро после поражения советских вой­ск беженцы бесконечной вереницей потянулись на восток. В облаках пыли ползли тележки, шли сутулые женщины, обессилевшие старики и изголодавшиеся дети.

Три женских экипажа получили задание бомбить северный берег Дона близ Ростова, чтобы сорвать попытки врага пересечь реку.

Аня с Шурой вылетели первыми. Они вырвались вперед, чтобы точнее установить позицию, куда предстояло сбрасывать бомбы. Шура ориентировалась в относительной темноте, ночь была лунной, и света хватало, чтобы различать стрелку альтиметра. Но индикатор скорости был освещен недостаточно, и Ане приходилось доверять ощущениям, ориентируясь по силе бившего в лицо ветра. За ними летела Татьяна, ее напарница-­штурман удерживала бомбы, осторожно сжимая их ногами. Последний самолет шел с таким же грузом.

— Видишь квадрат впереди? Это баржа, — крикнула Шура в резиновую трубку, служившую им для переговоров во время полета.

Устарелый По-2 имел еще одно преимущество, которое девушки собирались использовать этой ночью: незначительное количество металла в конструкции делало их невидимыми для вражеских радаров. Поскольку немцев нельзя было встревожить своим появлением — или хотя бы сделать это как можно позже, — Аня выключила мотор и пролетела над целью, планируя, а затем начала спуск при угрюмом вое ветра, бившего в расчалки.

Шура сбросила две бомбы. Услышав первый взрыв, Аня включила мотор и развернула самолет в сторону базы.

Можно было и не оборачиваться, новые яркие вспышки не оставили сомнений, что и два других экипажа успешно отбомбились. Вслед за вспышками поднялась огромная колонна черного дыма, и языки пламени начали лизать темную воду Дона.

Все три самолета благополучно приземлились, чтобы заправиться и взять новый запас бомб.

— Браво, Татьяна! — ликовала ее напарница, хлопнув летчицу по плечу.

Аня смотрела на Татьяну — та радовалась, как маленькая девочка, которую похвалили за хороший поступок. Три экипажа взлетели снова. Но на сей раз на подлете к цели вокруг машин засвистели фосфорные пули. Лучи прожекторов немецкой противовоздушной обороны бросились обшаривать небо. По-2 старались изо всех сил развить скорость и закладывать виражи, но самолет Татьяны был, как бабочка, пришпилен лучом прямо к темному небу. Аня вцепилась в рычаг. В безрассудном порыве ей хотелось самой броситься в луч прожектора и отвлечь внимание врага на себя, чтобы дать Татьяне шанс. Биплан ее подруги вильнул вправо, влево, резко набрал высоту, но все было напрасно. Пули бесперебойно чиркали в темноте, свистели, искали угол атаки. Чудо, что Татьяна до сих пор не была смертельно ранена, но это был лишь вопрос нескольких секунд.

— Вернемся, Аня, — в ужасе крикнула Шура ей в спину.

— Но мы не можем их бросить!

— Вернемся, — настаивала Шура. — Одной потери на сегодня довольно. Мы не можем им помочь.

В глазах у Ани стояли слезы, она еще видела, как Татьяна пытается обыграть смерть. Но самолет сорвался в штопор, мотор взревел, вздохнул, и фюзеляж взорвался в струе пламени.

Этой ночью никто не решился заговорить с Аней, ­кто-то из подруг подходил и утешительно клал руку ей на плечо.

С фронта плохие новости такого рода летели ежедневно, но некоторые смерти казались невыносимее других.

Глава 27

Цимлянский заказник,

сентябрь 2018 года

Василий и Павел тщательно обследовали самолет, освободили правое крыло от земли, порылись вокруг фюзеляжа, осторожно расчистили каждый сантиметр обшивки, разглядывая вмятины и остатки краски. Они даже перекусить забыли, так им хотелось рассортировать все, что было в их силах.

Зачарованный таинственной красотой мрачной находки, Павел забыл и о своих махинациях в «Тиндере», и о московской жизни. Сашина смерть иногда всплывала в голове, но отрывочно, окутанная плотным туманом.

— Если бы ты не шлепнулся, мы прошли бы мимо этого чуда, — ликовал дядя, орудуя широким ножом.

Павел с удивлением заметил, что раскопки его увлекли всерьез. Он терпеливо приподымал стебли растений, выдергивал пучки мешавшей поискам травы, продолжал рыться вокруг крыльев, расчищал металлический остов. Спустя два дня аппарат был полностью освобожден из земляного плена. Павел почистил его щеткой и был счастлив, обнаружив надписи и следы рисунка на носовой части — ­какое-то удлиненное изящное насекомое с прозрачными крыльями, наверняка стрекоза. Ему показалось, что он прикоснулся к истории этого самолета и людей на его борту.

Павел распрямился и залюбовался проделанной работой.

— Василий! Нам все это на себе не утащить, а твоя машина в нескольких днях пешего хода…

Тот с любопытством взглянул на племянника.

— До машины всего два часа, меньше пятнадцати километров. Мы ведь все это время прочесывали окрестность по квадратам.