в знак приветствия, пока я шёл через вестибюль.

Я кивнул в ответ, собираясь уходить, как вдруг дверь открылась.

Вэнс вошел внутрь, одетый по-рабочему, со значком и пистолетом в кобуре на поясе.

Чёрт. Судя по выражению его лица, я опоздаю за Верой.

— Привет, — сказал я.

— Есть минутка?

— Только одна. Мне нужно ехать на ранчо, — насколько он знал, я собирался забирать Алли.

Я пока сам не понимал, что происходит с Верой. И мне не хотелось, чтобы Вэнс вмешивался.

— Тогда я быстро, — он провел рукой по бороде. — Я хотел поговорить о том, что произошло в «У Вилли».

— Ты знал, что она испытывает ко мне чувства?

— Нет, я бы что-нибудь сказал.

— Что именно?

Он вздохнул.

— Наверное, держаться подальше.

Вот почему он прервал наш танец на своей свадьбе, не так ли? И почему на семейных ужинах Вэнс всегда сажал Веру на свою сторону стола.

— Дело не в тебе, — сказал он. — А в ней. Я бы не хотел, чтобы она сейчас была с кем-то. Она… другая. Она уже не та, что раньше. То, что произошло, изменило её. Она хрупкая.

В Вере не было ничего хрупкого. Пережив те ужасы, которые ей устроил отец, она, может, и изменилась. Но она не была хрупкой. Она не была сломленной.

— Это не так, Вэнс. Она не хрупкая. И, может быть, она сама бы в это поверила, если бы ты перестал обращаться с ней, как с фарфоровой куклой.

Его челюсть сжалась.

— Ты не знаешь всего, через что она прошла.

— Нет, наверное, не знаю, — когда дело касалось Веры, я многое упустил.

Пришло время наверстать упущенное.

* * *

Аэродром Куинси находился в пятнадцати милях от ранчо. Последние девять из этих пятнадцати миль Вера сидела так близко к пассажирской двери, словно подумывала о побеге через аварийный выход. Казалось, что ещё минута, и она потянет за ручку, откроет дверь и выкатится на ходу.

— Как дела в школе? — это была моя пятая попытка завязать разговор.

— Хорошо.

Хорошо. Такой же ответ, который она дала, когда я спросил, как у неё дела на работе и как ей живётся в лофте. Когда я сказал, что Алли всё ещё обожает игрушечного дракона-качалку, она ответила: «Хорошо». И когда я пообещал, что ей понравится сегодняшний полёт, она снова сказала: «Хорошо».

Я больше никогда не скажу слово «Хорошо».

— Ты ведь ходишь на три курса, верно?

Вера кивнула и придвинулась еще ближе к двери.

Ради всего святого. Неужели она теперь меня боится? Может, это была плохая идея.

Но мне просто… нужно было провести с ней время. Наедине. Потому что Вера поцеловала меня, и я не мог перестать думать об этом. Я не мог перестать думать о ней. Казалось, будто кто-то надел мне на лицо очки. И этот кто-то дал мне разрешение видеть.

Теперь я хотел узнать о Вере все, что только можно было узнать. Я хотел увидеть ее всю.

— Ясность до горизонта.

Вера оглянулась.

— Что?

Я указал на небо.

— Чтобы быть пилотом, нужно много знать о погоде. Есть разные классификации облаков, например, слоистые, кучевые или перистые. А бывают такие дни, как этот. Ни единого облачка. Безграничная видимость. Только ярко-голубое небо. Ясность до горизонта. Это лучшее время для полёта.

— Оу.

Даже прижавшись к двери, она выглядела невероятно. Ее волосы шелковистыми прядями рассыпались по плечам и каскадом спадали до талии. На солнце, пробивавшемся через лобовое стекло, веснушки на её носу стали заметнее. Мне всегда нравились веснушки.

У Веры их было не так много, как у некоторых рыжеволосых. Всего лишь несколько на носу, словно их нарисовал художник, точно расставляя каждую точку.

— Вот, — я достал из отсека консоли запасную пару солнцезащитных очков и протянул ей. — Они тебе сегодня пригодятся.

Вера внимательно посмотрела на авиаторы.

Она решила сегодня всё усложнять?

— Это просто солнцезащитные очки, Вера. Они не кусаются.

Она аккуратно взяла их из моих рук, стараясь не задеть мои пальцы. Затем развернула дужки, надела их на лицо и спрятала свои красивые карие глаза.

В груди возникло странное чувство. Что это было? Гордость? Собственничество? Что бы это ни было, мне понравилось видеть её в моих очках.

Все становилось сложнее, не так ли?

После разговора с мамой в воскресенье утром я больше не говорил с родителями о Вере. Мои братья и сестры тоже не спрашивали о нас, даже Элоиза, когда я был в отеле. Даже Вэнс дал мне время всё обдумать, но у меня оно было ограниченное. Эта передышка долго не продлится. Они захотят знать, как я собираюсь с этим справляться.

Летать. Я собирался взять Веру в небо.

Мои родители, братья и сестры давно заметили, что мои дни, посвящённые полётам, сократились. Я всё реже появлялся на аэродроме.

Они это заметили, но их это в какой-то мере не волновало. Может быть, потому, что я не показывал, как это меня тревожило.

Но не Вера. Её расстраивало, что я не летаю.

Сегодня был хороший повод снова подняться в воздух. И провести время с Верой.

Либо мы с ней преодолеем этот неловкий момент и проложим путь к новой дружбе, или всё изменится.

Может, я уже знал ответ. Может, я подозревал, к чему все идет. Но ещё не был готов признать это, даже самому себе.

Будет время всё обдумать. После этого полёта.

Плечи Веры поднимались всё выше и выше, пока мы проезжали мимо знака, указывающего на аэропорт.

— Нервничаешь?

Она прикусила нижнюю губу и едва заметно кивнула.

— Я вчера выбрался сюда, сделал несколько взлётов и посадок. Размялся. Обещаю, мы не разобьёмся.

— Дело не в этом… — Вера вздохнула. — Зачем я здесь, Матео? Не нужно меня баловать. Давай просто забудем про то, что было «У Вилли», ладно?

— А если я не хочу забывать?

Её взгляд резко метнулся к моему.

Наконец-то. Теперь я привлёк её внимание.

Хотя она и без того полностью занимала моё.

— Давай просто полетаем сегодня, — было слишком рано говорить о чем-то еще. — Думаешь, ты сможешь?

— Да, — она опустила взгляд на колени. И чуть-чуть, совсем чуть-чуть, отодвинулась от двери.

Я сбросил скорость и свернул на дорогу, ведущую к аэродрому. Грузовик подпрыгивал на неровностях асфальта. Ангары с белыми жестяными стенами и серебристыми металлическими крышами отражали яркое утреннее солнце. Вдоль взлётной полосы стояло десять зданий. Мой ангар был самым новым.

Родители уже передали нам часть наследства. Они всегда говорили, что глупо ждать своей смерти, чтобы поделиться. Они хотели видеть, как