Кремниевая долина, как и Дональд Трамп, находится в русле великой американской традиции показного популизма. Она пришла к власти, пусть и не на такой волне энтузиазма, как нынешний президент Америки, потому что была антонимом любой элитарности. Она подавала себя как противоядие к старому истеблишменту Северо-Западного побережья[49], который она обвиняла в пренебрежительном отношении к народным массам и ревностной охране своих привилегий за счет всех остальных. Facebook превозносили как средство снизить влияние пустых краснобаев-экспертов, являющихся тем не менее членами элитных клубов; Amazon высмеивала картель книгоиздателей Нью-Йорка. Эта критика отнюдь не была пустыми словами: за ней стояли альтернативные идеи об устройстве общества, вера в то, что знание могут производить любители ради удовольствия, а толпа обладает мудростью. Кремниевая долина видит свою роль в истории как сотрясателя основ, задача которого – выбить штурвал из рук вездесущей склеротической посредственности, иначе называемой американской элитой.

На первый взгляд, технологические гиганты понимают, что рискуют повторить путь тех, кого сейчас критикуют. Кремниевая долина утверждает, что, дав своим пользователям инструменты для самостоятельного принятия решений, она тут же отойдет в сторону. Ее показное смирение преследует важную цель: оно скрывает истинную природу ее власти.

Джефф Безос – наибольший популист из директоров технологических компаний и в то же время главный среди них критик прежних хозяев знания. Но за его войной с прежней элитой явно прослеживается более причудливая комбинация чувств и желаний, а именно неудовлетворенное влечение к предмету своего недовольства.

Летом 2013 года Безос купил газету Washington Post. Сделка потрясла старую систему элит. На протяжении восьми десятилетий газетой управляла семья Грэм – клан, традиционно представлявший интересы самой благородной, в наибольшей степени пекущейся об общественных интересах прослойки американской аристократии. По крайней мере такова была ее репутация в соответствующей социальной прослойке. И Безос не выглядел человеком, уместным на капитанском мостике Washington Post. Для начала, он происходил, как он сам не без удовольствия говорил, «из другого Вашингтона»; при этом он имел в виду нечто большее, чем просто дистанцию в географическом смысле. Освещение политических событий и политической борьбы, основа престижа Washington Post, никогда не интересовало Безоса всерьез. Прежнее экспертное сообщество еще видело в этой газете престижный трофей, а Безос уже выставлял себя сторонником противоположной точки зрения, согласно которой институционализм суть лень, слабость и саморазрушение. Однако тут он приобретал уважаемую институцию, икону культуры, с готическим шрифтом в названии и гордостью за свое боевое прошлое.

В этой сделке видели нечто большее, чем простой переход прав собственности: это умирающая элита передавала власть нарождающейся. Дон Грэм, исполнительный директор Washington Post, признавался, что просто не видит, как развивать газету, чтобы она нашла место в дивном цифровом будущем. И хотя он никогда не думал о продаже компании, выбора у него не было. «Когда доходы сокращаются семь лет подряд, хочешь не хочешь, а найдешь новые идеи», – говорил он в одном из своих интервью. Вместо того чтобы как-то удерживать газету на плаву в течение отпущенного ей срока, всеми силами создавая видимость, что его семья способна выдумать способ сохранить свои активы, он стал искать спасения у технологического магната.

Когда Грэм объявил о сдаче своей твердыни, Джеффа Безоса даже не было в офисе газеты. Он находился где-то далеко в Европе и ограничился теплым электронным письмом в адрес своих новых сотрудников. Прошло несколько месяцев, прежде чем он появился в принадлежащей ему редакции. Честно говоря, по его меркам Washington Post не была особенно крупной покупкой. Газета обошлась ему в 250 млн долларов, что не так уж много для человека, чье состояние на тот момент равнялось 25 млрд.

Все, чем считали нужным хвалиться Грэм и Безос, каждый из своего места и со своей точки зрения, свободно демонстрировалось публике, как птичье оперение. Но наблюдатели упустили из виду одну важную вещь: Безос активно и тщательно готовился к своей новой роли. Разумеется, его прежний опыт лежал в области технологий и ритейла, а не производства новостей. И в то же время он, как и Грэм, был стражем при вратах информации – фигурой, стоящей между потребителями и знанием, к которому те стремились. Просто невозможно было заподозрить, что они с Грэмом – собратья по цеху, так по-разному они подходили к своей работе. И в этой разнице можно усмотреть опасность, исходящую от Безоса и его представлений о мире.

Термин «стражи»[50] в применении к средствам массовой информации стал общепринятым после Второй мировой войны. Видя, как великие цивилизации легко превращаются в фашистские, американские социологи стали искать уязвимые точки в устройстве общества своей страны. Какова роль общественного мнения в ней? Какие фашистские тенденции прячутся на окраинах ее городов? Ученые предприняли целый ряд исследований, чтобы выяснить путь информации к обывателю и уязвимости, которыми на нем мог бы воспользоваться демагог. Тогда, как раз перед тем, как имена Эдварда Мароу[51] и Уолтера Кронкайта[52] стали синонимами власти журналиста, основным информационным каналом страны были газеты. Неудивительно, что именно они стали предметом тщательного исследования.

В средневековой деревне именно страж ворот имел право пускать в священное пространство общины пришедших извне – или не пускать. В газете подобную роль играл редактор. И именно в этом состояла идея профессора Бостонского университета по имени Дэвид Мэннинг Уайт. В 1950 году он опубликовал очаровательное в своей простоте и методологически неверное исследование, посвященное этой функции. Но многочисленные недостатки нисколько не помешали этой его работе стать основополагающей в только создававшейся тогда научной области – изучение средств массовой информации.

Уайт завязал переписку с редактором небольшой газеты. Он скрыл имя своего корреспондента под псевдонимом «мистер Гейтс»[53]. В течение недели мистер Гейтс вел подробный список всех сюжетов, поступавших к нему с лент новостей, и отмечал, какие из них он решал перепечатать, а какие нет. Затем он передал этот список Уайту, который внимательно изучил его, пытаясь определить, какие подсознательные импульсы руководили мистером Гейтсом в каждом конкретном случае. В исходном материале со всей очевидностью вырисовывался человек с простым образом мышления привратника. Уайт заключил, что газета была продуктом частных мнений и предпочтений мистера Гейтса – так, он предпочитал повествовательные сюжеты статистике, к которой испытывал предубеждение.