Я понимал, что умираю, но ничего сделать не мог.

До кустов оставалось метров десять, но это все равно что не одна тысяча километров, а мне такого расстояния не преодолеть, потому что мои ноги превратились в дуршлаг. Глупо умирать от укусов тысяч жалящих насекомых, к тому же больно, противно и очень унизительно…

Меня жалили по ногам, рукам, которыми я все еще прикрывал голову и особенно глаза, по мягкому месту, которое давно превратилось в нечто вроде подушки для иголок. Боль была настолько дикой, ни с чем не сравнимой, что внутри все переворачивалось.

И не было мне спасения, даже сознание не удавалось потерять. А еще мешало громкое монотонное гудение надо мной, которое сводило с ума, предвещая новую еще более страшную боль. Меня обвевали миллионы маленьких крылышек, и это пугало не меньше.

Ко мне пришла смерть, к сожалению, не самая лучшая. Впрочем, наверно, других и не бывает.

Когда я понял, что до кустов не добраться никогда, и даже ужас, живущий во мне, не может помочь выжить, я завизжал тонко, пронзительно, как раненый заяц.

А мне ответил тонкий звонкий свист, который каким-то невероятным образом сумел перекрыть жужжание.

Он шел откуда-то со стороны кустов и исходил явно не от этой пикирующей смерти, а от кого-то другого.

Шершни на мгновение замерли, я воспользовался этим, вскочил, захлопал по телу, сбрасывая с себя раздавленные остатки насекомых распухшими руками, и рванулся к спасительным кустам, не обращая внимания на то, что рой резко поднялся вверх, застилая ясное голубое небо с белыми гроздьями облачков.

У кустов упал на землю и пополз к корням, где находились самые крепкие ветки: мне казалось, что их хватит, чтобы спрятать меня от этого гудящего ужаса. Упершись головой в переплетение ветвей, завыл и заплакал от страха и стыда, ожидая мучительной смерти, пока не почувствовал прикосновение теплой человеческой руки.

— Вылезайте, юноша, шершни улетели, а нам нужно идти дальше.

— Куда это они? — Я все-таки выполз, хоть это потребовало от меня огромного волевого усилия. Голос срывался от рыданий. Никогда не думал, что меня могут довести до самой настоящей истерики обычные осы-переростки. В моих глазах они превратились в божественное возмездие, от которого никуда не спрятаться. — Они вернутся?

— Надеюсь, что нет.

Я огляделся. Поляна была пуста, на траве валялись раздавленные остатки не менее полусотни насекомых, некоторые еще были живы и ползли по траве к кустам.

— Что это было?

— Шершни, вы же видели. — Профессор пожал плечами. Он был спокоен, словно такое с ним происходило каждый день. И действительно, чего бояться? Ну, подумаешь, налетели, едва не убили. Делов-то! — Похоже, где-то тут недалеко гнездо, а мы случайно вторглись на их территорию.

— Какие это шершни, они же размером с воробья!!

— И все-таки это они, просто мутировали, соединившись с насекомыми, которые прилетают вместе с туманом.

Я посмотрел на руки, которые на глазах распухали, превращаясь в нечто невообразимое. Мне стало дурно, и меня вытошнило. Когда немного пришел в себя, то спросил:

— Я умру?

— Если ничего не делать, то вполне возможно. В мире известно немало случаев, когда шершни зажаливали свою жертву насмерть, люди и звери умирали от анафилактического шока.

— Так сделайте хоть что-нибудь, — прохрипел я от боли. — Посмотрите, во что они меня превратили! Я напоминаю подушку для отравленных иголок, вон, как меня раздувает, точно умру от аллергии. Мне больница нужна, и срочно, вызывайте вертолет!

Перед глазами все кружилось, а от слабости качало, в голове гудела сотнями шершней болезненная чернота, я с трудом соображал и едва выговаривал слова.

— И как же я вам его вызову, юноша? — вежливо поинтересовался Сергей Сергеевич. — Связи здесь нет, телефоны не работают, а до ближайшей больницы километров семьдесят.

— Значит, все? Смерть?! — Я не заплакал, сдержался, хоть на душе стало горько. И всего-то? Даже не пожил по-настоящему, а уже все закончилось. Зачем я только сюда пришел? — Сделайте хоть что-нибудь…

— Да, да, в этом вы правы, — покивал профессор. — Если не принять мер, точно умрете. Раздевайтесь немедленно!

Я, охая и ахая, начал сбрасывать с себя новый комбинезон, правда, на нем теперь виднелось немало пятен и ярко выделялась зелень от травы.

Господи, как же мне больно!

Слезы сами лились у меня из глаз. И при этом не было стыдно. От такого любой, даже самый крепкий мужик сломается, не то что я. Чего стоит сила и мощь человека против роя шершней? Вот если бы у меня был огнемет или хотя бы водомет, я бы им отомстил! Сволочи!!!

Сергей Сергеевич достал из своей котомки металлическую коробку, на которой был нарисован индийский слон, — в таких упаковках обычно индийский чай продают. В ней оказалась бело-желтая мазь, густая, плотная, словно вакса, которой чистят обувь. Вот ею профессор и начал меня мазать, осторожно втирая в каждую ранку.

После того как обмазал с ног до головы, налил мне самогонки в кружку и заставил выпить.

Кожа уже через пару минут стала гореть так, словно ее обмазали скипидаром, но после того, как жжение прошло, стало легче. Боль понемногу стала терпимой, а окружающее пьяно закружилось перед глазами.

— Одевайтесь, юноша, нам здесь задерживаться нельзя. Могут прилететь другие насекомые, больше и крупнее, и так легко будет не спастись.

— Это, по вашему мнению, было легко? — Я начал одеваться, временами подвывая от боли. — Лучше бы спросили, смогу ли идти?

— Спрашивать не буду. Бессмысленно это. Пойдете или умрете. Другого выбора нет. Уговаривать меня не надо, просить о помощи тоже. Сейчас как раз тот случай, когда утопающий должен спасать себя сам. Так что пошли. Я уже знаю, где мы.

— Где?

— В лесу, недалеко от нужного нам ручья. Пойдем по нему, там русло идет по оврагу, в нем на нас никто не набросится. Вы идете или останетесь дожидаться нового нападения?

Я встал, зашипел отболи, потом начал натягивать на себя комбинезон, подвывая и вскрикивая. Точно мне надо было умереть вчера! Утешало только то, что понемногу спадал отек с рук и лица и боль точно стала терпимой, да и голова немного прояснилась.

— Пойду, хоть и понимаю, что шансов на выживание нет, но надежда умирает последней. — Одевшись, я встал с травы и ощупал себя. Боль еще чувствовалась, но она слабела с каждой минутой. Я понимал, что умру. От яда шершней меня могли спасти только в больнице, потому что он воздействовал на все тело, отравляя кровь, печень, почки и сердце. Но сейчас это было неважно, поплакать над своим хладным телом смогу и потом. Наверное, если останусь жив. — Я готов.

Меня удивляло спокойствие профессора, но я неожиданно для себя поверил ему. Возможно, действительно меня снова спасет его мазь, тем более что руки уже вернулись в обычное состояние, а голова перестала кружиться, и тошнота уже не так подступала к горлу.