В лаборатории иммунологии, которой заведовала Наташа Нечаева, каждый рабочий день проходил в принципе одинаково. Сначала больные выстраивались в очередь в регистратуру за карточками, потом расходились по кабинетам к врачам. Многие приезжали сдавать кровь для контроля. Через несколько дней они опять возвращались к доктору за результатом. Весь этот отлаженный механизм работал бесшумно, по-деловому быстро и в то же время не торопясь. Только лица у пациентов были не такие, как в обычных районных поликлиниках. На них застыла сосредоточенность и готовность на все – как заплатить любые деньги, так и получить любой результат. Люди здесь привыкли к плохому, как привыкают к обыденному.

Вела здесь свою группу больных и Наталья Васильевна. Во время ее отсутствия, по его собственной просьбе, их смотрел и консультировал Женя Савенко.

Анализы крови у больных с опухолями и лейкозом делались на дорогих импортных сыворотках. В начале организации работы лаборатории их закупала по своим каналам и на свои тогда еще небольшие деньги сама Наташа Нечаева. Теперь, с развитием торговли и менеджмента, покупать сыворотки стало гораздо легче. Да и саму лабораторию удалось оснастить по последнему слову техники. Были бы деньги да научные мысли, новые идеи, чтобы все это использовать!

Женя знал – генераторов идей Наталья Васильевна ценила больше всех остальных. Человек мог быть неаккуратен, необязателен и ленив. Он мог быть даже хроническим алкоголиком, как один из бывших сотрудников лаборатории, нелепо, кстати, погибший некоторое время назад. Но если человек приходил к Наталье Васильевне с какой-то новой идеей, пусть пока и трудноразрешимой, ее лицо сначала туманилось задумчивостью, а потом изнутри освещалось лаской к пришедшему. Она тут же могла приспособить новую мысль к тому, что было реально воплотить в жизнь. И даже если от некоторых идей приходилось по каким-то причинам отказываться, все равно она ощущала благодарность к людям за то, что они хотели и могли мыслить. Женя думал, что эта черта была ей всегда присуща. Не эмоции, а размышление – вот благодаря чему Наталья Васильевна преодолела многие трудности, встретившиеся на жизненном пути. Собственно, в размышлении она и теперь черпала силы. Но Женя, чуть ли не единственный в лаборатории, знал, как непрочна, ранима и неблагополучна эта внешне уверенная в себе женщина, которую, кстати, многие в их лаборатории даже побаивались.

Однажды Женя случайно подслушал по телефону ее частный разговор с мужем. Разговор был о каких-то незначительных бытовых мелочах, кто куда уехал, когда приедет, что купить – ничего особенного. Жене стало неловко, что он поднял трубку параллельного аппарата не вовремя, но уже не мог оторваться от их разговора. Дослушав до конца, он положил трубку на место и пошел к Наталье Васильевне в кабинет по какому-то делу. Она сидела за своим столом, глядя на аппарат. И Женю поразило выражение скорбной печали на ее лице.

Почему у нее такое лицо? Лицо абсолютно растерянной, униженной женщины, которой только сказали, что ее не любят. Но ведь ничего такого не говорилось сейчас по телефону, он же слышал весь разговор до конца…

«Негодяй! – подумал в бешенстве Женя про мужа Натальи Васильевны. – Это он довел ее до такого состояния».

– Наталья Васильевна! – вдруг сказал он, стоя рядом с ее столом, и вдруг понял, что она даже не заметила, как он вошел в кабинет. – Наталья Васильевна, – повторил он. – Я ведь люблю вас до сих пор.

Она перевела на него невидящие глаза, и вдруг они стали осмысленными.

– Женя, зайдите, пожалуйста, через полчаса. Я как раз хотела поговорить с вами о результатах вашего исследования.

Ну почему она не принимала его всерьез? Но он не мог на нее сердиться. И еще одно он понял: для того чтобы начальница стала относиться к нему серьезно, он должен был совершить что-то важное в науке. Ну, если не переворот, то все-таки выдвинуть какую-то такую значительную, новую идею, чтобы приходить к Наталье Васильевне в кабинет не с видом молодого, только вставшего на крыло птенца, а человеком, который имеет право с ней разговаривать на равных.

В своей лаборатории Наталья Васильевна держалась превосходно. Дорого дающийся аромат изысканности летел за ней, когда она проходила по коридору. Женя всегда восхищался, с каким вкусом она одета, как умеет подать себя! Она никогда не переступала грань вежливости и держалась не холодно, и не строго, однако никому и в голову не приходило лезть к ней запанибрата. В Наталье Васильевне не ощущалось ни барственности, ни чванства, но она была требовательна и беспощадна к тем, кто занимался очковтирательством. Она видела своих сотрудников насквозь. Знала, от кого и что может требовать, но тех, которые хотели перетянуть одеяло на себя, или тех, кто был не совсем честен в интерпретации научных данных, она без жалости изгоняла.

Наталья Васильевна умела зарабатывать деньги, но вместе с тем могла изящно их тратить. Ее так называемые персональные подарки к дням рождения сотрудников кое-кто даже встречал с опаской. Милые пустяки были выбраны со вкусом и тактом, но всегда содержали глубокий намек, стопроцентно подходивший к текущему моменту. Каждому она могла показать, что он ей ровня во всем, и каждого без ложных обид и претензий ставила на место.

Женя влюбился в нее окончательно и бесповоротно как раз в то время, когда был председателем студенческого научного общества. Окончив институт, он решил волевым усилием выбросить Наталью Васильевну из головы. Не принял ее приглашения в аспирантуру и ушел в армию. По какой-то случайности он попал военным врачом в полк, который стоял возле того самого города на Волге, в котором она родилась. Но Женя не знал об этом. Наталья Васильевна не любила рассказывать о своей жизни.

До Натальи Васильевны Женя и влюблен-то ни в кого не был по-настоящему. Правда, когда он учился в школе, классе в седьмом, ему очень нравилась соседка по парте.

– Я тебя люблю! – серьезно сказал он ей как-то после уроков. – Очень-очень!

– Идиот! Толстый дурак! – ответила ему девочка. – У тебя жутко воняет изо рта!

Господи, с каким остервенением он потом чистил зубы! Эта привычка чистить зубы по часу утром и вечером осталась у него на всю жизнь. И еще – жевать жвачку с мятой. Смешно, но после знакомства с ним жевать жвачку стала и Наталья Васильевна. Естественно, не потому, что таким образом заботилась о зубах. Просто ей почему-то нравилось сидеть напротив него в большой лаборатории вечерами, когда, кроме них, там не было никого, и перекатывать от щеки к щеке кусок пахучей резины. В этом проявлялась какая-то детскость. Какой-то студенческий романтизм. И Наташа чувствовала себя девчонкой, когда делала так, разговаривая с Савенко.

После этого эпизода с соседкой по парте у Евгения установилось стойкое отвращение к ровесницам. Зато ему стала нравиться учительница литературы. Ей уже тогда стукнуло лет сорок, и она была некрасива и даже отчасти глупа, но, когда она рассказывала о женщинах Пушкина или героинях Толстого, лицо ее загоралось энтузиазмом, а высокий бюст колыхался в узеньком лифчике и был хорошо угадываем под трикотажной кофточкой. Женя воображал про себя и про нее бог знает что, но к выпускному классу эти мысли перестали его занимать. Он вытянулся и похудел, серьезно увлекся спортом, выстриг коротко затылок и документы подал в медицинский институт. На выпускном вечере его бывшая соседка по парте, в свою очередь, полушутя, кокетливо призналась ему в любви, но Женя посмотрел на нее презрительно и ничего не ответил. Все учителя, обсуждая их выпуск, пришли к мнению, что один из самых лучших учеников, Савенко, был столько же талантлив, сколько и странен.