Гони мысли прочь.

Она помогает прозреть.

Забудь ее слова!

Только зрячий способен увидеть тернистый путь, проложенный собственной смертью».

Я зажмурился, сжимая веревки гамака.

Определенно злюсь. Но есть что-то еще. Что-то сильное. Хочется кричать и рвать все, что попадется под руки. Уничтожить все вокруг. И Аню. Всех. А потом забыть. Обо всем забыть.

Алурей, ты предупреждал. Предупреждал, что будет трудно, но я не знал, насколько чувства бывают опасными. Хочу снова коснуться тебя и забыть о них. Я опьянен, и мне нужно протрезветь. Видеть мир правильно, непредвзято. Хочу быть свободным.

Прислушался к себе, но не ощутил той давней связи. С первым глотком эмоций я потерял ее.

Алурей, я был Вольным. Был, когда ты прогнал меня. А сейчас, посмотри, в кого я превратился.

Безвольное ничтожество.

— Ты совсем не спишь?

Сердце сорвалось вниз, но я не вздрогнул. Ничтожество. Даже не заметил и не услышал, как ко мне подобрались. То, что он тоже Вольный, не оправдывает рассеянность.

Я поднял голову и сказал:

— Тебя не должно тут быть.

Беловолосый стоял, прислонившись к дереву и играя с дротиком. Нагло ухмыльнулся, раздражая.

— Ты не запрещал. Не волнуйся, меня никто не видел.

— Что у тебя?

Он растерял наглость. Отвернулся, глядя на землю. Его хвост повис без движения, что очень странно.

— Со своими чувствами к фангре разбирайся сам, — произнес я, оглянувшись на дверь сарая с надеждой, что она вот-вот откроется.

Второй рассвет.

Боковым зрением уловил движение Ромиара — ног коснулось что-то легкое. Я посмотрел сначала на Вольного, сталкиваясь со злобным волчьим взором, а затем опустил глаза. На коленях лежали два тонких плетения из… Приподнял одно двумя пальцами и изогнул бровь.

— Волокнистая верба и немного аниса, — произнес шан’ниэрд.

— Анис?

Он пожал плечами.

— Я не знаю, какие духи ведут тебя.

Вероятнее всего, мой смех будет неуместен, но как же трудно сдержаться.

— Мои духи не боятся аниса, в них нет зла. И зачем мне твои ис’сиары?

Я подцепил и вторую, хотел бросить их обратно Вольному, но услышал:

— Мои лежат в сумке, а эти для тебя и Асфи.

В груди и животе на миг полегчало, будто землю выдернули из-под ног, а для вдоха понадобились усилия. Я отшвырнул браслеты ему под ноги, и стало немного легче.

— Выбрось их.

Он не двинулся с места.

— Забери! Сейчас же, — тихо потребовал, и он выполнил приказ, поднимая с земли плетения.

— Они забудут о нас, ты этого хочешь? — выпрямляясь, произнес он. — Забудут. И это будет правильно, потому что мы ничего им не оставим. Ничего не можем дать, ничего не можем обещать.

Наглец заходил от дерева до навеса, собирая сапогами пыль с протоптанной земли. Хотелось заткнуть его, но что-то останавливало. И я продолжал слушать.

— Мы отнимаем их время, пользуемся их добротой. — Он сжал кулаки, оскалился, хвостом хлестнул по столбу. Быстро приблизился ко мне и, глядя в глаза, спросил: — Как часто она благодарит тебя?! Ублюдка.

Вцепившись, в веревки гамака, сказал:

— Говори о себе.

— А чем мы отличаемся, Вольный? — отступил он, тихо посмеиваясь. Развел руками. — Духи! Чем мы отличаемся?! Я видел твою реакцию на слова Вестницы. Она знает о жадности и голоде, но ты не говорил ей. — Покачал головой. — Не говорил, потому что там, — указал в сторону поселения, — слушая ее, ты испугался и разозлился на меня. У Вольных один завет на всех.

— Видимо, один, — согласился я.

Почему злость отпускает? Откуда черпает силы усталость?

— Точно один, — нахмурившись и вновь заиграв дротиком, кивнул Ромиар. — Ты знал, что она вестница? Знал, и поэтому подарил ей Единство.

— Нет, — зажмурился, пережидая красные вспышки в глазах. — Нет.

— Не знал? — удивился Вольный.

Она не вестница.

«Пожалуйста, пожалуйста»…

Духи Фадрагоса, пожалейте ее, найдите другую жертву.

Ветер шумел травой и листвой, успокаивал, но птицы раздражали.

— И что ты чувствуешь сейчас? — тихо спросил Ромиар.

О сапоги что-то ударилось. Я открыл глаза и вновь увидел плетения.

— Ты приказал выбросить их — я выбросил. Можешь потоптаться.

Он шагнул назад, а затем быстро направился к поселению. Когда отошел метра на три, я громко спросил:

— Зачем тебе это?

Ромиар остановился, обернулся. Серые губы были сжаты, а возле носа залегли морщины. Он ненавидит нас и ничего не может с этим поделать. Тогда зачем это все? Что-то планирует?

— Если Елрех согласится, то ближайшее полнолуние мы проведем возле священного кольца. Наш с ней обряд состоится, потому что ты разрешишь.

Сумасшедший. Я запрокинул голову назад и из-за солнечного света, проникающего под листву, сощурился. Что фангра наговорила Вольному, раз желание стать ее мужем настолько сильное? Мы умрем, и поэтому обряд бессмыслен, но если ему так приспичило, то пусть потешится.

Улегшись на гамак, я положил руки под голову.

«Наша дорога извилиста: она калечит ноги, бьет по рукам, а после рвет душу в клочья» — слова, отобравшие покой и сон.

Ее душа была невинной. В регионе Ночной смерти я видел, как сильно она испугалась, приставив кинжал к моей шее. И у Стрекозы, убив воровку, Аня обомлела, а слушая крики приговоренных служанок, умирала вместе с ними.

Но она не умеет хранить тайны. Пожаловалась на меня Волтуару, рассказала обо мне Ромиару… Он ошибается: вестница не может быть такой.

Пусть бы он ошибался.

Я закрыл глаза.

Лиертахона мало, чтобы уберечь Аню от Фадрагоса. Слишком слабая, невнимательная и хрупкая. Всегда нуждается в поддержке и чьем-либо присутствии рядом. Елрех не хватит сил, чтобы защищать ее. Нужно просить соггоров, чтобы после моей смерти, они оставили ее поближе к себе и присматривали за ней. У меня осталось мало времени, а ей еще так многому нужно научиться.

— Торвард.

Я с трудом разлепил глаза и, морщась, осмотрелся. Крисвет, удерживая кружку, стоял рядом с гамаком.

— Эда приносила тебе завтрак, но разбудить не смогла. Крепко спишь.

— Вестница не вышла? — слова ободрали горло.

— Не вышла, — протянул кружку. — Не переживай. Лиертахон скорее умрет, чем обидит ее.