– Если я найду ее и музыкой вызову дух Джима, правда сразу вскроется.

Из моих уст это звучит как безумие, но сдерживаться больше не могу. Сцепляю руки на груди и упираю взор в тетю, запрятав сомнения под вызывающее выражение лица.

На ее лице мельком отражается изумление, но она быстро берет себя в руки и встречает мой вызов достойно, причем ее преимущество – в значительно меньшей силе сомнений.

– Мы далеко не всегда остаемся довольны, когда вскрывается правда.

Голос ее дрожит от жалости ко мне, но смысл слов так жесток, что я отшатываюсь, будто получила оплеуху.

– Так ты думаешь, он виновен? Считаешь, Джесс убил Джима?

Она смотрит на меня долго и внимательно.

– Это ты так считаешь.

В ужасе мотаю головой. Нет, нет, я даже помыслить такого не могу. Не могу позволить подозрению поселиться в моем мозгу и прорасти там. Резко отворачиваюсь и принимаюсь лихорадочно обшаривать глазами комнату.

– Куда ты ее спрятала? Куда дела? Я найду – сама понимаешь, найду. Так что лучше скажи сама. А нет – так покажет папа.

– А тебе ни разу не приходило в голову: может, это не папа наводит тебя на скрипку, соблазняет ею? Может, в роще притаилось что-то другое, темное? Или в тебе самой? – Она наступает на меня. В таком озлоблении я тетю еще никогда не видела. – А помнишь свои прежние сны? Черного Человека и маленькую мертвую девочку на потолке? Забыла, Шейди? – Ее голос прерывается.

Я отступаю назад все дальше, дальше, потом разворачиваюсь и рысью несусь описывать петли по комнате. Не хочу вспоминать о мертвой девочке. Это существо никогда не угрожало мне, не пугало, не набрасывалось, как Человек из Теней, но в некотором роде оно даже хуже, невыносимей. Вцепится всеми пальцами в потолок над моей кроватью и висит – такая вся… безликая. Без единой яркой черты, кроме белого платья. И от нее исходят волны страха, и страх постепенно заполняет спальню.

От этого образа теснит грудь, и я почитаю за благо вновь обратить все мысли к скрипке. Пробегаю пальцами, прощупываю ладонями стены – уж не знаю, что рассчитываю таким образом отыскать. Потайную нишу какую-нибудь? Снимаю детского размера чайничек с каминной полки и прощупываю пространство за ней.

– Ты всерьез думаешь, что я стала бы хранить дома такой источник бед, как эта проклятая скрипка? – Тетя Ина порывисто выхватывает у меня чайник и сует его себе под локоть. – Ее здесь нет!

– Тогда говори, где она. Говори, если любишь меня хоть чуть-чуть.

– Я тебя люблю. И именно поэтому прошу: не вороши это. Отступись. Забудь. Езжай домой, помоги маме, позаботься о сестре – она, по крайней мере, у тебя еще осталась. – Тетин голос дрожит.

– Ну а Джесс? О нем кто позаботится?

– Не знаю, – устало откликается она. – По всей видимости, Господь. Он за всеми приглядывает.

Я разворачиваюсь на каблуках, несусь прочь из комнаты и дальше – на выход. Изо всех сил хлопаю дверью за собой – так хлопаю, что стекла на окнах звенят. Привидения скопом вжимаются в стены дома, а потом сразу бросаются врассыпную по садовой дорожке и лесу, такому же густому, как и влажный ночной воздух. Им хорошо, они могут терпеть до Второго пришествия, а с меня хватит. Не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, пока свершится правосудие и будет доказана вина или невиновность Джесса. Я найду способ узнать правду.

В зале для прощаний неожиданно людно. Видимо, у нас на Юге высокая явка обеспечена – даже если покойник такой, как Джим. Мы слишком воспитанны, чтобы в таких случаях сидеть дома. Это такое официальное объяснение. По-честному причина – любовь к сплетням, догадкам и почесать языками.

Нет, кого-то, конечно, привела сюда искренняя скорбь: мою маму – в том же черном платье, что на папиных похоронах; маму самого Джима, которая вцепилась в край открытого гроба, как капитан в штурвал тонущего корабля; Фрэнка – с видом скорее решительным, чем печальным, он как будто собирается вырвать мертвеца из объятий смерти, и выражение его лица смягчается, только когда кто-нибудь подходит пожать ему руку или обнять его. Даже странно, как хорошо к нему относятся в нашем городке, несмотря на близкое родство с Джимом. Мужчины заглядывают Фрэнку в глаза, словно какой-нибудь важной шишке, женщины – улыбаются, как завидному жениху, хотя рядом – жена, стоит молча и скромно рядом с супругом, прямо-таки образец сдержанной и благонравной южной дамы.

Из строительной компании отдать долг памяти явились несколько человек, вот только интересно, кому отдать – самому́ усопшему или их шефу? Педро Флорес, подрядчик по установке систем ОВиК[32], явился с сыном Хуаном – близким другом Орландо. Мистер Флорес обнимает сначала маму, затем меня, сочувствует: мол, Джим был хороший парень. Мне-то казалось, его на работе все терпеть не могут, но этот дядька, похоже, говорит искренне.

– Мы, к сожалению, заскочили всего на две минуты, надо бежать. Как вы там, де´ржитесь? Орландо здесь? – спрашивает Хуан.

Я отрицательно качаю головой.

– Он предлагал: давай приду, поддержу тебя морально, но я сказала – не стоит, справлюсь. Я подумала, что так будет лучше.

Если бы вызвалась явиться Сара, я бы, пожалуй, не отказалась, но она не вызвалась, что меня, собственно, уже не должно удивлять. Но удивляет, черт возьми. И где-то за всеми остальными переживаниями во мне тихонько клокочет злость на нее.

Хуан каким-то образом, очевидно, улавливает мое уныние и слегка сжимает мне плечо.

– Береги себя, Шейди. Увидимся в школе.

Я машу мистеру Флоресу на прощание рукой и, повернувшись в другую сторону, обвожу взглядом зал. Чувство одиночества охватывает меня. Все тут ведут себя так непринужденно, естественно, даже расслабленно, будто ходить вокруг трупа, обмениваясь любезностями, – их обычное занятие. А по моему мнению, это какая-то ненормальная и совершенно ненужная традиция. Зачем собирать людей смотреть на пустую оболочку, пусть в ней раньше и жил дорогой им человек? Если в ней жил ненавистный, тогда, я думаю, вид его, побежденного смертью, поверженного во прах, лежащего в гробу, мог доставить им некое удовольствие. Но что хорошего в этом для нас – тех, кто просто жил с ним под одной крышей, чья орбита пересекалась с его – и не потому, что мы этого хотели, а просто из-за расположения этих орбит?

Нет, надо было все-таки соглашаться на предложение Орландо. Из него бы получился буфер между мной и публикой. А так приходится довольствоваться в этом качестве одной маленькой Хани, которую я принимаю из маминых рук и тихонько развлекаю, занимаю как могу, ограждаю от чрезмерно слезливых старых дам, желающих без конца покрывать ее поцелуями и бациллами своих слюней.