Я стараюсь не сравнивать, но эта церемония ужасно напоминает мне ту, папину, – тело, выставленное на всеобщее обозрение, противоестественно неподвижное, неправильное, совершенно не такое, как нужно, в строгом костюме и туфлях вместо джинсов и рабочей обуви, которые он при жизни только и носил. Мне тогда хотелось звать, кричать, вопить, разбудить его, вытащить из проклятого ящика и увести вместе со всеми под руку домой, но оставалось только сидеть на стуле, плакать, плакать, пока глаза не распухли так, что почти не открывались, и чувствовать себя такой одинокой и покинутой, как никогда раньше.

Интересно, Кеннет сейчас испытывает что-нибудь похожее? Раздумываю, не подойти ли к нему, не сказать ли что-то… но не могу заставить себя сдвинуться с места. Сын Джима сидит в углу, положив руки на колени. Видимо, он слишком потрясен, чтобы выдавить из себя хоть слово. Его мать – рядом, не отлипает от телефона и, вполне очевидно, предпочла бы сейчас оказаться где угодно, только не здесь. Ни малейшего проявления грусти. Кажется, разводились они с Джимом тяжело и некрасиво. Во всяком случае, отчим в моем присутствии характеризовал ее как алчную каракатицу с загребущими щупальцами. Впрочем, уверена, он сам вел себя ненамного лучше. Как бы там ни было, ради сына могла бы сделать над собой усилие. Ее новый муж Гари все утро прокурил на улице у входа – словно боялся зайти внутрь. Странно, что вообще явился: с Джимом они презирали друг друга. Но, видимо, посчитал себя обязанным как приемный отец Кеннета и друг Фрэнка. К тому же он – офицер полиции, и в его обязанности входит сопровождать похоронную процессию от зала прощаний до кладбища. Нам же с мамой видеть здесь копа, сцапавшего Джесса, точно неприятно.

Хорошо хоть Хани еще слишком мала, чтобы понимать происходящее. К гробу я ее, конечно, не подносила – запечатлевать в подкорке у совсем малолетнего ребенка такое зрелище, мягко говоря, не стоит, а то потом оно, неровен час, вылезет в какой-то момент: на сеансе у психолога или когда умрет ее любимый пес. Когда-нибудь да всплывет. С лихвой хватит и того нездорового внимания, какое ей оказывает каждый второй: кто к щечке притронется, кто ручку пожать норовит, и у всех такие постные, жалостливые лица! Хорошо помню такие еще по папиным похоронам и ненавижу это – сейчас даже сильнее, чем тогда. Ненавижу всякие клише насчет «ему там лучше» и строгие воскресные костюмы, в которые все считают своим долгом облачаться по такому случаю. Ненавижу болтовню о небесах, упокоении с миром и божественном всепрощении. А особо меня бесит всеобщая убежденность в виновности Джесса.

Такой, опутанной паутиной из собственной ярости и злости, застает меня вошедший в зал Седар. Сперва я его даже не узнаю – без «фирменного» головного убора, в темном костюме, без единого украшения и аксессуара. Парадоксальным образом в таком виде он выглядит каким-то раздетым, вырванным из привычного контекста. Долго вглядываюсь в парня, переваривая это впечатление. Тот оглядывается по сторонам, ловит мой взгляд, и я чувствую, как у меня краснеет шея. Подобно тому, как мамино проклятие, по ее убеждению, состоит в том, что все ее мужья погибают, мое приняло форму неизменного покраснения кожных покровов в присутствии этого стильного дурачка.

– Привет, Шейди. – Седар подходит поближе. – Печальный повод. Прими мое сочувствие и все такое. – Про Джесса ни слова. Уже за одно это я готова его обнять. – А это сестренка твоя, да?

Головка Хани покоится у меня на плече, ручки обвили шею.

– Да. Утомилась бедняжка. Скоро уснет.

Седар улыбается малышке.

– Немного похожа на Кеннета. Но, к большому счастью, на тебя больше.

Нет, серьезно, Седар Смит дошел до того, что флиртует со мной на похоронах?

– Спасибо, – только и нахожу, что ответить. – Кеннет вон, в углу сидит. – Показываю кивком. – Молодец, что пришел поддержать его.

Седар наклоняет голову.

– Ладно, подойду к нему. Увидимся. – Разворачиваясь, он невзначай касается моего предплечья, и удивительно: со вчерашнего ареста Джесса это первое, что я ощущаю по-настоящему. Физически, телесно, на уровне нервных окончаний.

Вижу, как при появлении Седара у Кеннета светлеет в глазах. Он вскакивает и заключает друга в медвежьи объятия – чуть не приподнимает.

Когда окончательно засыпает Хани, я тихонько передаю ее на руки одной из маминых коллег по «Уоффл-хаусу» и иду спрятаться в уборной от всех этих невыносимых шепотков, алого бархата, гроба в дальнем конце комнаты, на который пришедшие слетаются, как мотыльки на ночной фонарь у крыльца. Пусть себе склоняются к мертвому телу сколько влезет, пусть наслаждаются короткими электрическими разрядами при контакте материи с материей, если им так нравится, но без меня. Мне необходимы тишина и уединение.

Но, естественно, в туалет выстроилась целая очередь. Уже собираюсь удалиться на поиски другого укрытия, как вдруг слышу имя Джесса. Две престарелые дамы из очереди говорят о нем. Я придвигаюсь поближе украдкой – так, чтоб они не заметили.

– Знаете, каково мое мнение? – У первой голос – как скрежет несмазанных дверных петель. – Я думаю: если выяснится, что все же это он убил Джима, надо будет возобновить следствие по делу Уильяма. Может, и там без парня не обошлось?

– Но Уильям погиб в автокатастрофе.

– И что? Сын же тогда ехал с ним!

– Но Джесс был еще совсем ребенком!

– И очень странным, заметьте. Так иногда смотрел на своего папу, век не забуду. – Она притворно ежится, и тут я ее узнаю: это наша ближайшая соседка во времена моего раннего детства. Мисс Пэтти уже тогда казалась мне старухой. А сейчас это прямо древняя развалина, но все такая же мерзкая. Вечно ошивалась у нашего порога с брошюрками из своей Церкви пятидесятников[33]. На их обложках обычно изображались языки адского пламени. В общем, любила, стерва, к нам заглянуть – поболтать о небесах, геенне огненной и сопротивлении внутренним демонам. Папу эти разговоры до белого каления доводили, он едва сдерживался.

Прямо как я сейчас. Папина смерть – несчастный случай, никто и никогда не подозревал Джесса, поскольку и подозревать было не в чем! На дорогу выскочил олень. Виновным моего брата можно считать в той же мере, что и любого выжившего в аварии, в которой его спутник погиб, не более того. А она такими страшными речами бросается, ушам не верю!

– О, в том доме вообще жил грех, жил сам дьявол! – заливается мисс Пэтти. – Не сосчитать, сколько раз я увещевала хозяев: пригласите же наконец экзорциста! Конечно, нечисть там завелась намного раньше, еще когда в доме обосновались родители Уильяма и Ины. Их мать-то и заварила всю кашу – то ли медиумом была, то ли телепатом, кто там разберется в этих адских делах. Короче, не с христианскими душами она отношения заводила, а с демонами, самыми настоящими демонами! Ох, тьма царила в проклятом доме, ох, зло…

– Да, я слыхала, о нем всякое рассказывали, – шепотом отзывается другая старуха.