Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее я не припоминаю, но, знаете, у нас всегда так: ты представления не имеешь, кто с тобой остановился на улице поздороваться, а он, оказывается, знает тебя с младенчества.
Мисс Пэтти горестно качает головой.
– Могу поклясться, что однажды из окна на верхнем этаже на меня в упор смотрели два красных глаза. В общем, ничего удивительного, что мальчишка у них пошел по кривой дорожке.
– А второй ребенок? Ну, с таким еще странным именем?
– Шейди Гроув? Ничего дурного о ней не говорят, вроде хорошая девочка выросла. Наверное, мать вовремя забрала ее из обители греха, и демоны не успели ее обуять.
Ну все, больше мне, пожалуй, не вынести, так что громко откашливаюсь, и обе бабки резко вскидываются. Мисс Пэтти ни капли не смущена тем, что застукана за сплетнями о моей семье, а вот ее подруга застывает соляным столбом и только выдавливает из себя приторно-елейное:
– Мои самые искренние соболезнования…
Ну а я даже изображать учтивость и любезность не намерена. Вместо этого обрушиваю на мисс Пэтти всю силу ничем не сдерживаемой ярости:
– Мой брат никого не убивал. И в доме нашем зла не было. Зло живет в тебе, ядовитая старая карга!
Разворачиваюсь на каблуках и бросаюсь обратно в толпу, не дожидаясь ответа.
На ходу меня за руку останавливает тетя Ина. Хани уже у нее, спит на ее груди.
– Достали кладбищенские пересуды?
С той последней стычки мы не разговаривали, и, боюсь, голос мой звучит как-то принужденно:
– Почему ты так решила?
– Я ведь тоже не глухая. Тут повсюду от них прямо-таки дым столбом. Народ ведет себя как на ОМП[34].
– Понятия не имею, что это значит.
– Дорогая, ты прости меня за тот всплеск. Меньше всего на свете я хочу с тобой ссориться. – Она протягивает мне руку.
Тетя Ина – одна из главных людей в моей жизни, и ни при каких обстоятельствах мне нельзя было говорить с ней в таком тоне. Слегка сжимаю ее пальцы.
– И ты меня прости.
Тетя улыбается, сверкая голубыми глазами.
– Тогда давай больше никогда не будем… о том. Сама знаешь о чем. И вообще забудем, ладно? – Голос ее подрагивает.
Я не в силах забыть о том, но не заговаривать об этом, по крайней мере прямо сейчас, могу.
– Я только что слышала, как мисс Пэтти сказала, что это Джесс убил и папу, и Джима, а в нашем доме «царит зло».
Тетя пожимает плечами.
– Она до сих пор иногда таскается ко мне со своими трактатами. Уж так обожает поразглагольствовать о дьяволе – ты и представить себе не можешь.
– Но зачем ей говорить такое про Джесса? – Я стараюсь не позволять чужим сомнениям – маминым, тетиным, мисс-пэттиным – подорвать мою веру в брата, но, может, эта вера с самого начала была не так крепка, как мне казалось?
Ведь, как ни крути, впервые услышав об убийстве отчима от тети, я сразу подумала именно о нем. Эти их ежедневные стычки… И приступ настоящего безумия у Джесса, когда Кеннет ему что-то на ухо шепнул…
Тетя не сводит с меня глаз, изучает, видно, малейшие оттенки выражения моего лица.
– Ну ты сама знаешь, у папы с Джессом отношения складывались нелегко.
– Но это же не значит…
Сзади вдруг раздается какой-то громкий, горестный вопль. Поворачиваюсь и вижу, как над мамой нависла фигура Фрэнка. Не знаю, что он ей только что сказал, но в глазах у него слезы, а руки страдальчески скрещены на груди. Мама же инстинктивно отклоняется от него назад, как тоненькое деревце от сильного ветра, – это уже совсем не тот настрой, что недавно в полиции, сразу после смерти Джима. Видимо, после того как увели Джесса, а копы стали с утра до вечера сновать по нашему трейлеру и окрестностям, она сдала сильнее, чем я себе представляла. Меня всего-то один раз допросили, и то мне хватило. А она прошла буквально через ад.
Наверное, и Фрэнку сейчас не сладко. Во всяком случае, в такой скверной форме я его раньше не видела.
– Давай-ка, ступай на выручку. Я подержу Хани, – командует тетя.
Поспешно пересекаю зал, направляясь прямо к маме – та все еще плачет, слезы текут из глаз, образуя на щеках ручейки туши. Похоже, она даже не отдает себе отчета в том, что рыдает. Во всяком случае, не делает никаких попыток воспользоваться носовым платком.
– …этот кусок дерьма, сынок твой, лишил моего брата жизни, а ты имеешь нахальство вот так просто соболезновать, – надрывно воет Фрэнк, но потом замечает меня, и у него хватает деликатности немного устыдиться.
– Я с твоей мамой говорю, Шейди. Тебя это не касается, – сообщает он мягко.
– Ты на маму орешь, так что очень даже касается. – Решительно встаю рядом с ней, плечом к плечу.
– Шейди, – просит мама, – не надо…
– Нет, – обрываю я. – Погиб твой муж, и он не имеет никакого права ругаться и кричать на тебя в двух шагах от его гроба.
– Он мой брат! – рыкает Фрэнк, но голос его на последнем слове странным образом срывается.
На нас уже смотрят со всех сторон, но мне плевать.
– А Джесс – мой. И он не убивал, – рявкаю в ответ. Праведный гнев вытесняет из головы все сомнения. – Понимаю, ты скорбишь о Джиме, но, ей-богу, если сейчас же не оставишь в покое мою мать и не отойдешь на три метра, я вызову охрану.
Прежде чем Фрэнк находит, что ответить, между нами вырастает Кеннет и кладет руку своему дяде на грудь. Ростом он ему не уступает, и лапищи у него почти такие же массивные.
– Давайте обойдемся без сцен на похоронах моего отца, – произносит он тихо и так серьезно, как, по-моему, никогда в жизни не разговаривал. Потом переводит взгляд на меня, и я уже почти жалею, что так вспылила.
– А ничего, что их выродок твоего отца и порешил? – Фрэнк от горя и ярости хрипит. – Так разгрустился, что тебе все равно, да? – На щеках его появляется слезинка.
У Кеннета щеки тоже пылают огнем, и он тоже вытирает мокрые глаза тыльной стороной ладони. Я слегка морщусь. Интересно, шрамы у него еще болят?
– Кого там Джесс порешил – не порешил, не знаю, но это не их вина, дядя Фрэнк. Они пришли сюда оплакивать папу, так же как и ты.
– Жаль, у нас больше не вешают, – выпаливает Фрэнк, прежде чем племянник увлекает его за собой, взяв под локоть.
Его слова успевают больно ранить меня – как ножом в сердце. До сих пор у меня как-то не было времени и сил поразмыслить обо всех возможных последствиях осуждения моего брата за убийство Джима. Да, во Флориде преступников нынче не вешают, хотя смертная казнь в законе сохраняется. Но ведь не для желторотых же юнцов? По крайней мере, такая опасность ему ведь не грозит?