Он растерянно кашлянул в трубку.

— Знаешь, такая сладкоголосая сирена, полуженщина-полуптица, она сидит на далеком острове и зазывает идущих мимо мореплавателей непреодолимо сладким пением. И горе тому, кто не залепил уши воском, его ждет верная гибель, когда он направит свой корабль к скалистым берегам… Что касается меня, то свой челн я туда уже направил.

— Да, вы занятный человек, — с усмешкой отозвался он. — И странно, что вы все еще живы.

— Мне и самому странно.

Я вдруг подумал о том, о чем давно пора было задуматься в свете событий последних дней.

— Что-то случилось? — спросил я. — Ты поймал тех, кто наведался в квартиру моего школьного учителя?

— Нет… Но кое-что случилось.

— Отчего это милиция опять заинтересовалась налетом на квартиру рядового пенсионера?

Он помолчал.

— Не телефонный разговор?

— Ты догадливый парень.

Я отметил про себя, что он перешел на «ты» и перестал заикаться.

— Возможно, ты что-то знаешь. Что-то видел. Что-то слышал. Что-то такое, чему прежде не придавал значения, но что поможет мне разобраться в ситуации. Может быть, встретимся завтра?

— Давай, почему нет?

— Хорошо. Встретимся на Лубянской площади… Мне там заодно надо повидаться с приятелем. — Он помолчал, потом все же решился: — Знаешь, я все-таки не понял — что за виртуальная женщина рядом с тобой? И почему ты называешь ее сиреной?

— Она торгует иллюзиями. Работает в службе «Секс по телефону». Я никогда ее не видел. Равно как и она меня. И тем не менее… между нами что-то есть.

— А женщины во плоти тебя не занимают?

— Женщины? Нет… — Я повесил трубку.

Этот страх от рождения вписан в мои генетические коды: я инстинктивно побаиваюсь, сторонюсь открытых ветрам пространств. В них слишком много пустого и призрачного, не замутненного голубоватым дымом дневных теней воздуха, в них негде укрыться от палящего солнца и постороннего взгляда.

Я повертел головой, выискивая, где бы укрыться.

Разве что в пыльном сквере напротив Политехнического музея — там можно перевести дух и скоротать время, созерцая витиеватые изгибы каменного ажура, украшающего музейный фасад. На фоне его пышности особенно сиротливым и бесприютным выглядел Соловецкий камень, гревший стариковские свои бока на желтом солнце, впечатление это усиливали увядшие красные гвоздики у его подножия. На лавочке, вытянув ноги и откинувшись на спинку, сидел средних лет человек в просторной полотняной рубашке навыпуск и с наслаждением шевелил пальцами ног в открытых сандалиях. Лица его я не видел, оно было скрыто под длинным козырьком бейсболки. Казалось, он мирно дремал, разморенный жарой.

— Не помешаю? — спросил я.

Человек указательным пальцем приподнял козырек, глянул на меня бесцветными глазами и разрешающе кивнул. Я уселся рядом. Мы долго молчали. Я смотрел на центр площади, где когда-то стоял памятник.

— Смешно и грустно, — подал вдруг голос сосед, проследив направление моего взгляда. Он снял кепку и, тщательно промокнул красноватый, влажный от пота рубец, оттиснутый на высоком лбу жестким рантом головного убора.

— Это вы про Железного Феликса? — спросил я.

Он неопределенно пожал плечами:

— В ту ночь было свежо. И так легко дышалось.

— Да, — кивнул я. — Легко. Я был здесь в ту ночь.

В ту памятную ночь площадь, перечеркнутая светом прожекторов, деятельно, словно разворошенный муравейник, шевелилась, и шевеление это достигло критического значения в тот момент, когда к памятнику подкатил подъемный кран и какой-то трудолюбивый обитатель муравейника, на вид Formica formicoido (он был определенно из рода наших лесных рыжих), полез на памятник как на скалу, чтобы накинуть петлю стального каната, — накинул под гулкий рев толпы, и памятник, оторванный от основы, нелепо и жалко, чуть скосясь набок, предсмертно напрягая бронзовую шею, повис в черном воздухе… Пожалуй, старик прав. Дышалось в ту ночь легко, и светлы были тронутые розоватым рассветным дымом горизонты.

— Но все без толку, — тусклым тоном заметил человек. — Ничего не вышло.

— Да, вы правы. Не вышло ничего.

Я закурил, прислушиваясь к водовороту площади, лишившейся стержня и потому, казалось, пошедшей вразнос, превратившейся в пеструю воронку, — изъятие памятника из ее сердцевины странным образом развалило некогда живое пространство Лубянки.

Коржавин возник у выхода из подземного перехода, повертел головой, заметил меня. Мой сосед по лавке помахал ему рукой, Коржавин, слегка удивившись, ответил на приветствие и направился к нам.

— Так вы уже познакомились? — спросил он, приблизившись. — Вот и хорошо. А то я спешу. Привет, Паша, — кивнул он человеку с кепкой. — Как дела?

— Да так, — отозвался неведомый мне Паша. — Как всегда, паршиво.

Коржавин помолчал, покусывая губы.

— Я туда наведывался сейчас, — пояснил мой сосед, кивнув в сторону Большого дома. — По нашему делу.

— И что?

— Я же сказал: дела обстоят паршиво.

— Ребята, — вмешался я в разговор, — если у вас здесь конспиративная встреча, то при чем тут я?

— Ах да, — примирительно поднял руки Коржавин. — Знакомьтесь. Денисов. Майор. Московский уголовный розыск. Наша негласная полиция нравов, так сказать. Паша, — обратился он к человеку с кепкой, — это тот парень, про которого я тебе говорил. Он сосед того старика. Ну все, ребята, мне пора. Я думаю, вы найдете общий язык.

— Майор, вы в самом деле служите в полиции нравов? — удивился я, глядя вслед торопливо удалявшемуся в сторону подземного перехода Коржавину.

— Формально — нет. — Он поднялся с лавки. — Просто время от времени занимаюсь делами, которые могут быть связаны с этой стороной нашей жизни.

— Если разобраться, полиция нравов в нашем городе — это нонсенс.

— Вот как? — хмыкнул он, ничуть не удивившись.

— Ага. Бороться; с нравами бессмысленно. Они просто есть. И их не переделать. Тем более с помощью полиции…

— Ну с этим трудно спорить.

Я пригляделся к Денисову. Внешность невзрачная, обычный, замотанный делами человек лет сорока. Не знаю почему, но мне он нравился. Наверное, потому, что на невзрачном лице выделялись живые, умные глаза.

— Ну и как впечатление? — спросил он, будто догадавшись, о чем я думаю.

— Вполне, даже не ожидал, — признался я. — Впервые в жизни встречаю милиционера, который производит впечатление приличного человека.

— О да! — тихо рассмеялся Денисов. — В наблюдательности вам не откажешь.

— Слушайте, может быть, подыщем место поуютней? — предложил я, оглядываясь на массивное здание с круглым пятнышком часов во лбу. — Не могу отделаться от мысли, что кто-то из ваших коллег выглядывает из-за плотной портьеры и читает слова по губам. И приэтом у него странные какие-то глаза. Мраморные, что ли. Понимаете?