В доме их поджидали две новости – каждая в своем роде. Плотник доставил наконец опалубку, а Марта вычитала в своей книге, что каждая форма при жидкой заливке может дать не более сорока годных копий. Иными словами, сказал Сиприано Алгор, нам потребуется не меньше тридцати форм, по пяти на каждые двести фигурок, много мороки до и много – после, а опыта у нас нет, так что я не уверен, удачно ли формы выйдут у нас. Когда рассчитываете вывезти всю посуду из Центра, спросила Марта. Думаю, вторая неделя целиком не уйдет на это, дней двух или трех хватит. Вторая неделя идет сейчас, поправил Марсал. Ну да, вторая из четырех, но первая перевозочная, а третья станет второй изготовительной, пояснила Марта. Когда путаются недели такие с неделями этакими, неудивительно, что вы с отцом сбиты с толку. У каждого – свои резоны, я вот, например, беременна и еще не вполне осознала это. А отец. Отец захочет – сам скажет. Меня с толку сбивает только одно – сумею ли я к сроку изготовить тысячу двести фигурок, отрезал Сиприано Алгор. Они стояли в гончарне, и выстроившиеся перед ними шесть кукол казались именно и бесповоротно тем, чем были, – шестью поделками-безделками, одни, благодаря прообразам, выглядят забавней других, но все одинаковы в своей пронзительной бесполезности. Чтобы муж мог рассмотреть их, Марта сняла мокрые тряпки, но тут же пожалела об этом, ибо эти тупые идолы не заслуживали потраченного на них труда, бесконечного делания и переделывания, хотения и немощи, проб и изменений, и неправда, будто лишь великие произведения искусства рождаются в муках и сомнениях, бывает, что и незамысловатое туловище и простенькие глиняные ручки-ножки сопротивляются пальцам, которые их лепят, глазам, которые их вопрошают, воле, которая с них требует. В других обстоятельствах попросился бы в отпуск, помог бы вам, чем смог, сказал Марсал. Хотя фраза эта выглядит законченной, она словно подразумевает разные варианты продолжения, не требующие произнесения для того, чтобы Сиприано Алгор мог уловить их. Марсал хотел сказать и сказал, пусть и не произнеся ни звука, что в ожидании более чем вероятного продвижения по службе неразумно будет испытывать терпение и вызывать начальство, которое явно будет недовольно, если как раз в это время он будет отсутствовать на службе, как будто его повышение – событие рядовое, маловажное и незначащее. Впрочем, это продолжение было вполне очевидно и породило бы меньше вопросов и трений, нежели любое другое. Основной же вопрос, неизбежно вытекающий из слов Марсала, касался тревоги за будущность гончарни, работы, которая там делалась, и людей, которые эту работу делали и худо-бедно до сих пор снискивали ею себе пропитание. Шесть кукол были подобны шести насмешливым и настойчивым вопросительным знакам, и каждый будто вопрошал Сиприано Алгор, так ли уж он уверен, что располагает, а если располагает, то на какой срок, силами, чтобы в одиночку управляться со своей мастерской, когда дочь с зятем переедут в Центр, так ли он наивен, чтобы полагать, что сумеет с удовлетворительной регулярностью выполнять дальнейшие заказы в том, разумеется, умозрительно-идеальном случае, если таковые поступят, и, наконец, так ли он глуп, чтобы считать, будто отныне его отношения с Центром и начальником департамента закупок, отношения как деловые, так и личные, останутся и впредь безоблачными, или, как с беспокоящей точностью и горьким скептицизмом спрашивает эскимос: Думаешь, что ли, меня всегда будут любить. В этот миг в голове у гончара проплыло воспоминание об Изауре Эштудиозе, и он представил, как она помогает ему управляться в гончарне, как рядом с ним едет в пикапе в Центр, он представлял ее себе в разнообразных и все более и более интимных и умиротворяющих ситуациях – вот они обедают за столом, вот сидят рядом на каменной скамье и разговаривают, вот задают корм псу Найдёну, собирают черную шелковицу, зажигают фонарь над дверью, откидывают верхнюю простыню, и, прямо скажем, слишком много было этих мыслей, и слишком рискованны были они для того, кто даже не захотел отведать дареного пирога. Ясно, что слова Марсала не требуют ответа, они лишь подтверждают и без того общеизвестный факт, это все равно что просто сказать: Рад бы вам помочь, да не могу, а Сиприано Алгор в этот миг счел, что пора облечь в слова хотя бы часть мыслей, возникших в паузе, которая последовала за высказыванием Марсала, нет, не тех сокровенных мыслей, что лежали запертыми в сейфе его жалкой стариковской гордости, а других, в той или иной степени свойственных всем обитателям этого дома, независимо от того, признаются они в этом или нет, мыслей, которые формулируются полудюжиной слов, а именно: Что припас нам завтрашний день. И гончар сказал так: Мы словно бредем во тьме, и каждый следующий шаг может либо продвинуть нас вперед, либо свалить с ног, а что ждет нас впереди, мы узнаем, когда первый заказ поступит в продажу и мы сможем прикинуть, сколько времени будем востребованы и желанны – много ли, мало, вообще нисколько, и это будет подобно гаданию на ромашке. Не так ли вся жизнь наша, заметила Марта. Не совсем, там счет на годы, а здесь – на недели или даже на дни, будущее внезапно ужалось и приблизилось, я, кажется, уже говорил что-то вроде этого. Сиприано Алгор помолчал и, пожав плечами, прибавил: И это доказывает истинность моих слов. Два пути, решительно и нетерпеливо произнесла Марта: либо работаем, как работали до сих пор, головой вертим не больше, чем нужно для выполнения заказа, либо прекращаем, сообщаем Центру, что отказываемся, и ждем. Чего ждем, спросил Марсал. Ждем, когда тебя повысят, когда переедем в Центр, когда отец решит наконец, остается он или уезжает с нами, а так, как уже несколько недель идет, больше нельзя. Иными словами, сказал Сиприано Алгор, как говорится в старом анекдоте, и мы не ужинали, и папаша не помер. Прощаю вам ваши слова, сказала на это Марта, потому что знаю, что у вас в голове. Не ссорьтесь, пожалуйста, взмолился Марсал, вот только не хватало мне терпеть свары в собственной семье. Спокойно, отвечал ему Сиприано Алгор, не тревожься, хоть порой и может показаться иначе, но между твоей женой и мною настоящей свары не будет никогда. Не будет, с улыбкой согласилась Марта, но мне иногда так хочется вас поколотить, и имейте в виду, что дальше только хуже будет, мне рассказывали, что у беременных настроение резко меняется, так и скачет, у них капризы, безотчетные желания, навязчивые мысли, беспричинные слезы, вспышки раздражительности, так что приготовьтесь ко всему. Ладно, сказал Марсал, покоряюсь своей участи. А вы, отец. А я уж давно покорился, со дня ее рождения. Ну, значит, вся власть женщинам, воскликнула Марта, трепещите, мужчины, трепещите и со страху пищите. Гончар однако не поддержал ее веселый тон, а заговорил серьезно и спокойно, словно собирал по одному слова, оставшиеся где-то позади, там, где были они замышлены и оставлены созревать, а впрочем, нет, не были они ни замышлены и не должны были они созревать, они родились в этот самый миг, проявились, как внезапно вылезшие на поверхность земли древесные корни: Работа пойдет своим чередом, сказал он, обязательства свои буду выполнять, покуда в силах буду, без жалоб и возражений, а когда Марсала повысят, обдумаю положение. Обдумаете положение, переспросила Марта, что это значит. Если увижу, что не могу управляться с гончарней, закрою дело и перестану поставлять товар Центру. Очень хорошо, а чем тогда жить станете, чем, с кем, как и где, не без яду спросила Марта. Перееду к дочери и зятю в Центр, если они не передумают к тому времени жить со мной. Неожиданное и решительное заявление Сиприано Алгора по-разному подействовало на дочь и на зятя. Марсал воскликнул: Ну, наконец-то – и заключил тестя в крепкие объятия. Марта сперва взглянула на отца скептически, словно не поверив своим ушам или его словам, но лицо ее тут же осветилось пониманием, и заработавшая память принялась услужливо подсказывать ей ходовые выражения, крылатые изречения, цитаты из классики – например, сжечь корабли, обрубить концы, концы в воду, рубить под корень, резать по живому, снявши голову, по волосам не плачут, семь бед – один ответ, семи смертям не бывать, где наша не пропадала, перед смертью не надышишься, зелен виноград, лучше синица в руке, чем журавль в небе, и многие-многие другие, и все ради того, чтобы высказать простую истину: Чего не хочу, того и не могу, чего не могу, того и не надо. Она подошла к отцу, погладила его по щеке с запоздалой, почти материнской нежностью: Так лучше будет, если вы и вправду этого хотите, пробормотала она, испытав лишь ничтожно малую отраду от сознания того, что такие убогие, такие пресмыкающиеся слова все же способны что-то выразить, хоть и была уверена, что отец сумеет понять, что не от равнодушия выбрала она их, не по безразличию, но из уважения к нему. Сиприано Алгор положил руки ей на плечи, притянул ее к себе, поцеловал в лоб и тихо произнес слово, которое она хотела услышать или прочесть в его глазах: Спасибо. Марсал не стал спрашивать: За что спасибо, ибо давно уже понял, что территория, по которой ходят отец с дочерью, – это владения не просто семейные, но еще и в каком-то смысле священные и заповедные. Он почувствовал в этот миг не ревность, а печаль, свойственную тому, кто знает наверняка, что изгнан, причем не с этой территории, которая и так никогда бы не смогла бы принадлежать ему, но с некой другой, где, если бы оказались они или когда-нибудь мог оказаться он сам, обрел бы, признал бы наконец родными отца и мать. Он без особого удивления подумал еще, что, как только тесть в самом деле решится переехать в Центр, его родителям неизбежно придется отказаться от своего намерения продать свой дом в деревне и тоже обосноваться там, как бы они ни протестовали и чего бы это им ни стоило, поскольку, во-первых, существуют железные правила Центра, не допускающие проживания слишком многочисленных семейств, а во-вторых, между членами двух этих семей понимания не было никогда, и нетрудно вообразить себе, в какой ад превратилась бы их совместная жизнь на столь ограниченном пространстве. Вопреки уже описанным выше ситуациям и вырвавшимся словам, способным произвести противоположное впечатление, Марсал никак не заслуживает, чтобы его считали дурным сыном, а вина за несовпадение чувств и желаний в его семействе лежит не на нем одном, но, впрочем, лишний раз доказывая, сколь бездонен колодец души человеческой и сколь сильно пропитана в нем вода противоречиями, он доволен, что не живет рядом с теми, кто произвел его на свет. Сейчас, когда Марта забеременела, быть может, судьба не допустит, чтобы подтвердилась в ней и в нем суровая правота старинного речения насчет яблочка и яблоньки. Совершенно, впрочем, очевидно, что так ли, сяк ли, в силу какого-то неминучего тропизма[6] глубинная сыновняя природа запрещает сыновьям искать себе заместительных отцов, если в своих собственных узнавать себя они по тем или иным мотивам и причинам, основательным или нет, обоснованным или вздорным, благим или вредным, не желают или не могут. На самом деле жизнь при всех своих недостатках любит равновесие, и будь на то ее воля, золото постоянно сияло бы в лазури, и на всякую выпуклость приходилась своя впадина, и не было бы ни единого прощания без встречи, и слово, жест и взгляд вели бы себя как близнецы-неразлучники, в любых обстоятельствах действующие одинаково. Следуя путями, для подробной характеристики коих мы не обладаем ни должными сведениями, ни дарованиями, что не мешает нам питать уверенность в самом существовании этих путей с органически им присущим даром сообщения, столь же непреложную, как и в нашем собственном, Марсал собрал совокупность наблюдений, отчего у него в голове возникла некая мысль, которую он немедленно с сыновней радостью довел до сведения тестя: Можно вывезти всю посуду за один раз. Да ты знаешь, сколько там, думаю, мне еще ездить и ездить, возразил тот. Если на вашем фургончике – то конечно, а нормальный грузовик может вывезти все за раз. А где взять этот бесценный грузовик, спросила Марта. Арендуем. Дорого это, боюсь, денег не хватит, сказал гончар, но голос его уже задрожал надеждой. На один день хватит, если скинемся, уверен, что сумеем, да и потом, мне как охраннику скидку дадут, да и вообще попытка не пытка. Один не справлюсь с погрузкой-разгрузкой, не тот я уже. Почему один, я с вами поеду. Вот этого не надо, тебя могут узнать, и выйдут неприятности. Да нет, не узнают, я только раз был в департаменте закупок, очки темные надену, кепку нахлобучу, не узнают. Это удачная мысль, сказала Марта, очень удачная, и мы тогда сразу возьмемся за кукол. Вот и я так подумал, ответил Марсал. Да и я тоже, признался Сиприано Алгор. Они с улыбкой переглянулись, и гончар спросил: А когда. Да завтра же, сказал Марсал, благо у меня выходной, а иначе десять дней ждать, смысла нет. Завтра, повторил Сиприано Алгор, то есть сможем немедля приступить к работе. Именно, и выиграем почти две недели. Да ты меня просто воскрешаешь, сказал гончар и осведомился: А где же найдем аренду, боюсь, у нас тут такого нет. В городе, выедем с утра пораньше, чтоб время было отыскать наилучшие условия. Понимаю, что так будет лучше, сказала Марта, но тебе ведь придется пообедать с родителями, в последний раз ты у них не был, и они остались очень недовольны. Марсал скривился: Не хочу – и обернулся к тестю: Во сколько надо быть на складе. В четыре. Не выходит ничего – пообедать с родителями, потом ехать в город, арендовать грузовик и к четырем – забрать посуду, не поспеваем никак. Скажи им, что у тебя дела неотложные и потому пообедать надо раньше. Все равно мало времени, да и не хочу я, зайду к ним в следующий выходной. Ну, хоть позвони матери. Да позвоню, но только не удивляйся, если она снова спросит, когда мы переедем. Сиприано Алгор оставил дочку и зятя обсуждать важный вопрос семейного обеда и подошел к скамейке, на которой выстроились шесть кукол. Очень бережно снял с них мокрые тряпки, внимательно осмотрел одну за другой, убедившись, что требовалась лишь легкая доделка голов и лиц, ибо у кукол такого размера – всего лишь чуть больше пяди высотой – то и другое неминуемо пострадает от давления ткани. Марта займется этим, и они станут как новые, и немного постоят раскутанные, чтобы подсохнуть перед тем, как попасть в печь. По всему усталому телу Сиприано Алгора прокатилась легкая судорога наслаждения, он чувствовал себя так, словно принимался за самую трудную, самую тонкую работу в своей гончарной жизни, готовился к рискованному обжигу статуэтки, представлявшей собой высочайшую эстетическую ценность и изваянной великим художником, который не гнушался тратить свой гений в этих убогих условиях, но не мог и допустить, чтобы перепад температуры – будь то повышение или понижение – привел к гибельным последствиям. А на самом-то деле, если отринуть драматизм и манию величия, речь о том, чтобы сунуть в печь для обжига шесть завалящих фигурок, предназначенных произвести на свет по двести копий каждая, и хотя многие уверяют, будто путь всем нам предначертан с рождения, однако очевидно, что лишь некоторые является в этот мир, чтобы слепить из глины адамов и ев или умножить число рыб и хлебов. Марта и Марсал вышли из мастерской, она отправилась готовить ужин, он – укреплять дружеские отношения с псом Найдёном, который, хоть и не склонен смиряться без возражений с присутствием в доме человека в форме, все же согласен проявить безмолвную снисходительность, если упомянутая форма сразу же будет сменена на штатское платье – неважно, современного покроя или старомодное, с иголочки или ветхое, чистое или грязное. Сиприано Алгор теперь в гончарне один. Он рассеянно проверил прочность опалубки, безо всякой надобности переложил с места на место мешок с гипсом и словно бы ненароком оказался вдруг перед вылепленными из глины фигурами мужчины и женщины. И за несколько секунд мужчина превратился в бесформенный ком глины. Женщина, может быть, и выжила бы, если бы в ушах гончара не прозвучал вопрос, который завтра задаст ему Марта: Почему, почему мужчину, а не женщину, почему только его, а не обоих. Ком глины, прежде бывший женской фигуркой, смешался с комом, представлявшим мужчину, и стал с ним единым целым.