И еще нам повезло, что дирижером спектакля был Григорий Арнольдович Столяров. К Дунаевскому, к его музыке он относился с пиететом. Помню, как он муштровал нас на репетициях! Например, меня заставлял повторять по шесть-семь раз одну и ту же арию. Спою ему «На приморской улице майский день встает…», а он: «Еще раз!» Голос уже уставал, а дирижер опять свое «Еще!..» Сравниваю это с теперешним стилем работы в театре — выйдешь, споешь раз, услышишь «спасибо», и всё…

Когда я слушаю сегодня наши давние записи на радио, сделанные со Столяровым, то думаю: «Боже мой! неужели так может звучать музыка, с такой нюансировкой?! неужели это мы исполняем? А как звучат оркестр, хор!» Мне теперь уже и не верится, что так можно петь и играть. Какой тщательной была тогда работа и дирижера, и хормейстера, и солистов! Какой высокой была профессиональная культура у поколения людей, беззаветно влюбленных в свое дело, служивших ему! Это был «золотой век» нашего театра.

Главную роль Тони Чумаковой, простой одесской девчонки, тайно влюбленной в капитана китобойного судна, должны были попеременно исполнять мы с Анечкой Котовой. Драматически роль шла у меня легко — мне не надо было что-то изображать, насиловать свою актерскую природу. Тоня Чумакова была моей современницей, мне были близки и понятны красота ее первого чувства, чистота ее души, ее лиричность и даже ее озорство, задор. Пусть в драматическом смысле пьеса и не претендовала на что-то особенное, но зато какая для моей героини была написана музыка! Дунаевский своими средствами прекрасно выписал характер Тоськи — у нее были и лирические красивые песни об акации, об Одессе, и замечательные номера в ансамбле с другими персонажами. В них она была нежной, робкой и при этом самоотверженной в своей любви девушкой, но была и озорной, веселой девчонкой. Вряд ли надо говорить, с каким удовольствием нам работалось.

«Свою» Тоську я сдавала самому Дунаевскому, но… по телефону. Исаак Осипович тогда был уже очень болен, ему было трудно двигаться. Когда партия у меня была готова, Г. А. Столяров пригласил нас вместе с концертмейстером Анной Ароновной Левиной в свой кабинет. Я спела несколько номеров, а Столяров держал трубку так, чтобы композитор мог меня слышать. Через какое-то время он сказал Столярову: «Достаточно, мне очень понравилось». Вот таким было мое несостоявшееся знакомство с Дунаевским. Вскоре после этого его не стало — Исаак Осипович умер в июле 1955 года, не успев закончить несколько музыкальных номеров, которые он писал специально для московской постановки. В это время театр был на летних гастролях. Премьера «Белой акации» состоялась уже без автора, в ноябре, и прошла с большим успехом. Спектакль стал одним из самых любимых и для нас, актеров, и для зрителей.

Именно после нашей постановки (режиссерами были В. А. Канделаки и Л. Д. Ротбаум) «Белая акация» стала невероятно популярной, хотя мы были вторыми — первую постановку, как известно, осуществили в Одессе. Но тот спектакль почему-то «не прозвучал», а наша «Белая акация» стала заметным музыкальным событием тех лет. По радио не просто передавали отрывки из нее, а была сделана специальная запись оперетты в студии. Правда, это была радиоверсия с некоторыми купюрами, но музыкальные номера все шли целиком.

Телевидение тогда еще не было распространено так, как сейчас (хотя некоторые наши спектакли и транслировались из зала), и для большинства людей основным «окном в мир», единственной возможностью узнать о лучших спектаклях столичных театров было радио. Именно благодаря ему и нашу «Белую акацию» (как и другие оперетты) могли слышать в разных уголках страны. Благодаря радио были так популярны наши прекрасные артисты, их фамилии были известны многим. Не проходило дня, чтобы в концертах по заявкам не звучали арии, дуэты, отдельные сцены из спектаклей в их исполнении.

Даже те, кто никогда не бывал в Москве, не посещал Театра оперетты, знали о наших новых спектаклях. И, прослушав по радио «Белую акацию», запомнили таких колоритных персонажей, как жуликоватый сухопутный морячок Яшка-Буксир в исполнении В. И. Алчевского или одесская девица, любительница «шикарной жизни» Лариса, которую блистательно сыграла Ирина Муштакова… Без всякого преувеличения скажу, что в те годы наши артисты были очень любимы и в Москве не проходило ни одного эстрадного концерта без их участия. А после премьеры «Белой акации» в программах стали чуть ли не обязательными некоторые номера из этой оперетты — так хотела публика.

С одним из таких выступлений у меня связан смешной случай. В «Белой акации» есть замечательное трио — Гони и влюбленных в нее Леши и Саши. «Ты помнишь, как хотели четвертого апреля в Театр оперетты мы пойти… В театр мы не попали — билетов не достали…» Тогда это трио было у всех на слуху, его распевали повсюду, но все равно требовали, чтобы мы в который раз исполняли его в концертах — таким неизменным успехом оно пользовалось.

И вот приехали мы на один такой концерт в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Выступали на открытой площадке — сзади была только «раковина». Едва мы вышли на сцену, как хлынул дождь. Анатолий Пиневич и Борис Витюхов начали: «Ты помнишь, как хотели…» Потом я спела свое «Ах, Леша! Ах, Саша!», а затем у нас должен быть танцевальный номер. Выполняя какое-то движение, я шлепнулась в лужу, уже образовавшуюся от дождя, и проехала на животе почти половину сцены. Какой начался смех — передать не могу! Но зато и успех был оглушительный — такой никогда не выпадал на нашу долю ни на одном из концертов.

«Белая акация» шла потом едва ли не во всех музыкальных театрах Советского Союза. Ставили ее и за рубежом, в частности, в Болгарии, в Театре имени Ст. Македонского. Но удивительное дело, хотя и на сцене, и по радио, и в концертах я часто исполняла песню своей героини Тони «Пою о тебе я, Одесса моя…», хотя эта мелодия стала символом города, его позывными, его гимном, я ни разу не получила из Одессы приглашения выступить в «Белой акации», тоже шедшей у них. Какая-то удивительная особенность одесского театра — он был словно закрытым для нас: обмена артистами, которые могли бы выступить в отдельных спектаклях, идущих и на нашей сцене, не было. А вот в наш театр не раз приезжали актеры из других городов, даже из-за границы. В скольких театрах — и у нас в стране, и за рубежом — я потом выступала, но в Одессе никогда.

Впрочем, они сами приезжали к нам в Москву — с гастролями. Мне запомнился один из их спектаклей — «На рассвете», посвященный революционерке Жанне Лябурб. У одесситов была замечательная прима Людмила Сатосова. Работал в этом театре и Михаил Водяной, которого многие могли запомнить по фильму «Свадьба в Малиновке», где он на грани вкуса, в излишне гротесково «одесситском» стиле сыграл Попандопуло с его присказкой: «И шо это я в тебя такой влюбленный»…

За последние годы множество людей не раз обращались ко мне с одними и теми же вопросами: «Почему вы и ваши коллеги перестали выступать на радио и телевидении? Почему там больше не звучит оперетта? Что произошло?»

Чтобы объяснить причину этого, придется коснуться не просто неприятной, а больной для нашего вида искусства темы. В свое время, когда главным дирижером Московского театра оперетты был Г. А. Столяров, лучшие наши спектакли обязательно записывались на радио. (Об отдельных выступлениях актеров перед микрофоном и говорить не приходится — они были постоянными.) Там же, на радио, делались и свои постановки некоторых оперетт. Многие еще помнят, как часто звучали тогда в эфире «Принцесса цирка» Кальмана с замечательным болгарским певцом Димитром Узуновым в главной роли или «Роз-Мари» Р. Фримля, где Джима пел сейчас уже почти забытый Владимир Отделенов. По радио звучали и оперетты, которые не шли тогда на наших театральных подмостках, — «Продавец птиц» и «Мартин-рудокоп» К. Целлера, «Дочь мадам Анго» Ш. Лекока… Оперетга была любима, у нее были миллионы поклонников.