Я успеваю понять, что это она, буквально в последнюю секунду, в момент, когда удар уже невозможно остановить, но еще можно немного приглушить его силу. Но и этой малости вполне достаточно, чтобы сбить её с ног. Поэтому еще одним стремительным движением я дергаю Олесю на себя, удерживая вертикально, и, накрыв ладонью в перчатке её перекошенный от страха рот, шепчу:

— Это я. Тимур. Кивни, если тебе понятно.

Как и всегда, когда я на задании, работа всех моих органов чувств обострена. И даже в тусклом свете ночника я вижу мурашки, выступившие на ее идеальной коже, а во все нарастающем гуле в ушах слышу звуки ее сбившегося дыхания.

И меня кроет…

Олеся кивает. Я медленно выдыхаю и спускаю ладонь с ее губ на шею. Которую мне так хочется свернуть.

Тормози, Тимур. Возьми себя в руки! Дышу. И она, будто понимая, чего мне стоит эта сдержанность, стоит, опустив голову, и даже не шевелится. Только ее тяжелая, ничем не скованная грудь взволнованно вздымается, и в сумасшедшем ритме колотится пульс. Невольно стискиваю пальцы сильней. Её губы приоткрываются, и с них слетает короткий испуганный звук.

Мать твою, мужик, приди в себя!

— Сейчас ты его разбудишь. Проследишь, чтобы парень не шумел. Оденешь потеплей и оденешься сама. Кивни, если тебе понятно.

Олеся конвульсивно передергивает плечами и, что есть силы, трясет головой. А потом чуть поворачивает и шепчет мне прямо в ухо:

— Здесь есть охранник и еще одна женщина.

— Они обезврежены. Действуй.

Нижняя челюсть Олеси плавно опускается вниз. Во взгляде мелькает ужас, причину которого я понимаю не сразу. А когда до меня доходит, растягиваю губы в хищной улыбке. Пусть думает, что я их устранил. Так даже лучше.

Я хочу, чтобы она боялась.

Кошусь на часы. Дерьмо. Наша беседа слишком затянулась, и хоть я уверен, что нам ничего не грозит, не могу сказать, что мне это по душе. Я стараюсь думать о чем угодно, только не о мальчике, который спит, широко раскинув на постели руки и ноги. Да, о нем я стараюсь пока не думать.

— Эй, мой хороший. Вставай… Открывай глазки. — Малыш и не думает просыпаться. Недовольно хнычет и переворачивается на бок. — Пожалуйста, сынок! Это очень важно…

Кое-как Олесе удается одеть ребенка. Она старается действовать быстро, но ее длинные пальцы так сильно дрожат, что не все получается гладко. В какой-то момент в молнию на комбинезоне попадает ткань. Олеся чертыхается и дергает собачку сильнее. Замок поддается.

— Сейчас у нас будет приключение. Мы… — она оборачивается ко мне, потому что не в курсе моего плана, и вопросительно вскидывает брови. Но, как я сказал, мы находимся здесь непозволительно долго.

— У тебя есть минута на то, чтобы одеться, — повторяю бесстрастно и, отделившись от стены, шагаю к кровати. На секунду мне кажется, что Олеся вступит со мной в спор. Но ей хватает ума этого не делать. Она подхватывает сына на руки и вместе с ним шагает к двери. Я качаю головой и протягиваю к ней обе ладони:

— Он побудет со мной. У тебя осталось… Сорок секунд.

Она стискивает зубы, но все же отдает мне сына и, пятясь, выходит за дверь. А я, наконец, опускаю взгляд ниже.

Он почти невесомый… Мой сын. И ужасно серьезный.

— Привет, приятель, — бормочу я, чувствуя, как за грудиной вновь начинает печь, будто кто-то насыпал раскаленных углей мне в глотку. Все те блоки и все контроли, которые я с таким трудом выстраивал, слетают, будто их и не было. А на поверхность вырывается бурлящая во мне ярость.

— Мама! — зовет Дамир, и его маленькая губка начинает дрожать. — Мама!

Мой сын совсем не знает меня. Он не знает меня и боится… Это тоже ее вина. Растягиваю онемевшие губы в улыбке:

— Все будет хорошо. Пойдем, я тебе что-то покажу…

— Мама!

Еще ни разу за всю свою жизнь я не чувствовал себя настолько беспомощным. Никогда. Толкаю дверь, тенью скольжу по коридору и выхожу на улицу. Мальчишка в руках начинает отчаянно брыкаться. С удивительной для такой крохи силой. Голубая шапочка слетает с его головы и падает в грязь. Быстро подбираю ее и шагаю дальше, не оборачиваясь. Кажется, если я остановлюсь, бушующий внутри огонь перекинется на мое тело.

Несколько секунд спустя за спиной хлопает дверь.

— Ты его пугаешь! — рычит Олеся, догоняя нас. Забегает вперед и упирается мне в грудь обеими ладонями в нелепой попытке меня остановить. Я же полностью их игнорирую и шагаю дальше.

— Мама! — плачет Дамир.

— Все хорошо, сынок. Это просто приключение. Хочешь, дядя… дядя Тимур покатает тебя, как лошадка?

Дядя Тимур. Дядя Тимур, будь оно все проклято. Перед глазами растекается алый, и, клянусь, лучше бы она заткнулась. Потому что искушение загнать ей в глотку это проклятое «дядя» становится невыносимым.

— Как лошадка? — Дамир перестает плакать и заинтересованно приоткрывает рот. Олеся отчаянно трясет головой и переводит на меня полный мольбы взгляд:

— Ты можешь посадить его на плечи? Дамир любил кататься на плечах у отца.

— Его… отец… я.

Слава богу, что мои руки заняты сыном. Слава богу! Не знаю, что бы с ней сделал, будь они свободны. Дышу медленно. Вдох. Выдох. Еще раз улыбаюсь Дамиру, который, конечно же, ни черта не понимает из нашего разговора. И усаживаю его на плечи. Две ножки в синих ботиночках опускаются мне на грудь. Маленькие ручки обхватывают щеки. О том, какие ощущения во мне вызывает все это — лучше не думать. Потому что я не справляюсь. Я, мать его, не справляюсь с этим дерьмом. Поэтому, не зная, как с собой совладать, просто прибавляю шагу, так что Олесе вообще приходится за мной бежать. Некоторое время идем молча. А потом откуда-то сверху на меня обрушивается странный звук. Я прислушиваюсь и понимаю, что это Дамир смеется.

— Я первый! Не догонишь… — дразнит он мать, принимая за игру все происходящее. В этот самый момент мой раскачивающийся во все стороны мир замирает. И обрушивается прямо на мою голову, придавливая к земле тяжелыми бетонными плитами. Не нужно никаких генетических тестов, чтобы узнать себя в этом маленьком мальчишке. В детстве я тоже обожал соревноваться с братом. «Я первый…» — первые слова, которые я произнес.

Останавливаюсь. Осторожно снимаю Дамира с плеч и, задержав на уровне глаз, принимаюсь внимательно его разглядывать. Но спустившаяся на горы ночь не союзник мне в этой затее. Я и вперед-то иду на голых инстинктах…

— Значит, ты любишь соперничать?

Мой голос звучит непривычно глухо. Будто надтреснуто. Дамир игнорирует мой вопрос и опять начинает извиваться всем телом в безрезультатной попытке высвободиться.

— Дай ему к тебе привыкнуть, — шепчет Олеся, укладывая свою ладонь поверх моего напряжённого бицепса. Идиотка. Похоже, она вообще не имеет понятия, что происходит. Это же все равно, что совать голову в пасть голодному льву. Резким движением плеча сбрасываю ее руку и, вновь усадив сына на плечи, шагаю дальше. И, кажется, до Олеси что-то доходит. Потому что дальше она идет, не проронив ни звука. Боится? И правильно делает! Говоря откровенно, вся эта ночная вылазка затеяна лишь для того, чтобы подогреть ее страх. В ней не было абсолютно никакой необходимости. После всей той информации, что я нарыл на Авдалова, он бы сам передал мне Олесю с рук на руки, если бы я того пожелал. Но зачем ей об этом знать? Пусть боится. Пусть страх жрет ее изнутри, как голодный пес кость.