– Наверное, когда-нибудь все от Клэпем-джанкшен до Богнора будет застроено домами, – сказал Дик.

– Не может быть! – сказал мистер Стивенс. – Что-нибудь да придумают и такого не допустят.

Эрни спросил, что же можно придумать, и мистер Стивенс, подмигнув остальным, сказал, что маленьким мальчикам вроде Эрни больше не дадут появляться на свет и теснить взрослых, и миссис Стивенс, присоединившись к всеобщему хохоту, вдруг поняла, что смеется легко и радостно впервые за этот утомительный день.

Было около часа, когда они подъехали к Форд-джанкшен. Здесь должны были отцепить часть вагонов и направить их в Портсмут, и, когда поезд остановился, моряк беспокойно выглянул в окно. Потом он подался вперед и впервые обратился к Стивенсам:

– В Портсмут? Те охотно и почти торжествующе ответили хором:

– Нет! В Богнор! Моряк быстро подхватил свою маленькую черную сумку и бросился к двери. На платформе он с улыбкой обернулся:

– Cпасибо! Хорошо хоть я спросил. Стивенсы помолчали с минуту после того, как он ушел; все они немного выросли в собственных глазах, но в то же время чувствовали неловкость, которая возникает, когда окажешь кому-нибудь услугу. Молчание нарушил мистер Стивенс.

– Хорошо хоть, что он спросил.

– Представляете, а вдруг он узнал бы уже после приезда! – в ужасе воскликнула миссис Стивенс.

Эрни поинтересовался, что было бы, если бы моряк не спросил их и уехал в Богнор.

– Ясное дело, попал бы не туда! – ответил мистер Стивенс.

– И его оштрафовали бы? – спросил Эрни.

– Если это по ошибке, то нет. Ему бы разрешили сесть на ближайший обратный поезд.

После этого Эрни стал думать о железнодорожных служащих чуточку лучше, хотя в то, что они проявят сострадание, верилось с трудом: он скорее мог представить, что моряка за такое упрячут в тюрьму.

Дик заметил, что пара человек вышли на платформу размяться, и они с мистером Стивенсом, осмотревшись, тоже выбрались из вагона.

Станция Форд-джанкшен была унылым местом, продуваемым всеми ветрами, хотя свежий воздух бодрил, почти как море. Холмы Саут-Даунс, похожие на туманные гряды облаков, остались позади. Впереди лежала ровная местность; кое-где на далеких лугах виднелись ветряные мельницы, а по изгибающейся линии телеграфных столбов можно было проследить за ходом железной дороги.

Миссис Стивенс с тревогой наблюдала за тем, как Дик и ее муж прогуливаются по платформе. Вдруг поезд слегка дернулся, и она вскрикнула:

– Быстрей!

– Не волнуйся, просто запускают двигатель, – сказал мистер Стивенс, но немного побледнел и поспешно вернулся в вагон. На мгновение им явно показалось, что поезд тронулся.

Когда они отъехали от Форд-джанкшен, пришло время собирать вещи. Через четверть часа они будут в Богноре. Радостное волнение, охватившее всю семью, когда после Хоршема они снова оказались вместе, уже исчерпало себя и сменилось спокойным предвкушением. Они больше не показывали друг другу знакомые места, которые проносились мимо; они сидели по углам, прильнув к окнам, и ждали.

Когда поезд подъехал к шлагбауму в Барнеме, мистер Стивенс застегнул рюкзак и снял с крючка шляпу, а миссис Стивенс сунула термос под мышку. С лопаткой Эрни, которая запуталась в такелаже яхты, вышла небольшая заминка, и когда ее наконец вытащили, Дик уже высунулся из окна, собираясь подать всем знак.

– Вот мы и приехали! – сказал он и повернулся, чтобы взять свой макинтош и теннисные ракетки.

Поезд начал замедлять ход, дорогу обступили дома, и вот уже позади остались газгольдеры, которые возвещали, что путешествие подошло к концу. Вагоны мягко покатились между платформами. Они приехали.

Носильщик выкрикнул уже не очень-то и нужное: “Богнор!”

Если бы вас привезли на вокзал Богнора с завязанными глазами, вы сразу, как только с вас снимут повязку, поняли бы, что находитесь на берегу моря.

Потому что, хоть моря, как и на всех хороших приморских станциях, нигде не видно, вы бы заметили, что все вокруг словно высушено и обесцвечено, а широкие платформы кажутся такими свежими, будто их каждый день захлестывает набегающей волной.

В Лондоне со временем все темнеет, а на побережье белеет (за исключением, конечно, людей). В Лондоне грязь и мусор расползаются по углам и медленно копятся там, пока их не выметут. На берегу моря они разлетаются по углам, кружатся в веселом вихре и мчатся дальше.

Со стороны Богнора было бы опрометчиво показать вам море во всей его красе, как только вы сойдете с поезда: это все равно что поднять занавес в театре прежде, чем вы успеете перебрать все догадки о том, что могло бы за ним скрываться. Бог-нор знает все тонкости ремесла и до самого конца держит море в рукаве. Он дразнит вас извилистыми улочками и соблазнительными тупиками; он играет с вами, обманывает вас, снова и снова разочаровывает – и вот, когда наконец между домами мелькает что-то блестящее, вы чувствуете неожиданное удивление и благодарность.

Богнор – конечная остановка, дальше поезд не идет; если бы у него отказали тормоза, он прорвался бы за ограничители и съехал по главной улице прямо в море. Это образцовая приморская станция. Локомотив смело въезжает в город и, тяжело дыша, останавливается прямо на побережье. Потом другой локомотив берет поезд за хвост и, несмотря на сопротивление, тащит его обратно в Лондон.

Получается, что пассажирам не нужно особенно спешить: у них есть время задержаться в купе и заглянуть под сиденья. Мистер Стивенс обнаружил только выкройку из журнала своей жены, но, задумчиво ткнув в нее тростью, решил, что она не представляет никакой ценности, и оставил ее на месте. Стивенсы собрали ручную кладь и неторопливо двинулись по платформе к толпе, окружившей багажный вагон.

Они подошли как раз в тот момент, когда носильщик выгрузил чемодан, при виде которого у них потекли слюнки: он был оклеен яркими романтическими бирками отелей “Маджестик”, “Гранд”, “Метрополь” и побывал во всех уголках мира – в Венеции, в Каннах, в Риме. Некоторые бирки были наполовину содраны, как будто ничего не значили, а потрепанный бок чемодана крест-накрест пересекала широкая синяя полоса, которая делала его похожим на огромное заказное письмо. Жаль, что маленький чемоданчик Стивенсов достали следующим; он доблестно пытался сделать вид, будто на его счету тоже много путешествий, но ничто не могло заглушить дребезжания, когда его ставили на платформу, а скромная коллекция одинаковых белых бирок, казалось, смотрела на них полными слез глазами и просила прощения. И почему миссис Хаггетт не обзавелась яркими и солидными бирками с надписью “Прибрежный”? Они обошлись бы ей очень дешево, а на Корунна-роуд произвели бы настоящий переполох.

Но сейчас было не время и не место для зависти. В конце концов, какое это имело значение? Яркие бирки пахли тщеславием и самодовольством, а толстый бледный хозяин роскошного чемодана страдал подагрой, прихрамывал и опирался на трость. Мистер Стивенс подумал, что богатство может быть проклятием, и осмотрелся в поисках носильщика.