Не дав мне закончить, она послушно начала рассказывать. Она сидела прямо, сложив руки на коленях.

Кое-что я уже знал из газет или из справочника «Кто есть кто», но я не прерывал её. Кроме матери и брата, близких родных у неё больше не было. Её брат Лоуренс, двадцати семи лет, на два года её старше, в двадцать один год окончил Холландский университет и с тех пор ничем не занимался лет пять. Как я понял, не только тратил попусту время, но и испытывал отцовское терпение, пока наконец не обнаружил интерес к промышленному дизайну. Теперь он даже преуспел в этом, особенно в области самолётостроения. Отец и мать были привязаны друг к другу все тридцать лет их семейной жизни. Она не помнит, когда у матери появились первые признаки недомогания. Но это случилось давно, когда она была ещё ребенком. В её семье никогда не делали из этого тайны, ибо не считали это болезнью, которую следует скрывать, скорее видели в этом беду, неожиданно постигшую близкого и любимого человека, и всячески старались помочь ему с этим справиться. Доктор Брэдфорд и ещё два специалиста склонны были считать это расстройством неврологического характера, но её, Сару, это ни в чём не убеждало. Она считала, что все эти чужие и холодные слова не имели никакого отношения к её матери, живой и любимой.

Их дом в Вестчестере был родовым поместьем, но жили они здесь лишь летом и не более трёх месяцев, ибо большую часть года пребывали в университетском городке. Каждое лето они приезжали сюда со всей прислугой, чтобы провести здесь какие-нибудь одиннадцать недель, а с наступлением осени закрывали дом и уезжали. Тут они знали почти всех, и вообще круг знакомых её отца был весьма широк, и не только в Вестчестере. Многие из его близких друзей были их соседями. Сара назвала их имена, рассказала о прислуге дома. Всё это я аккуратно записывал в свой блокнот и настолько был этим занят, что даже не заметил, как Сара встала со скамьи и вышла на садовую дорожку. И тут я услышал гул самолёта над головой, он летел, должно быть, совсем низко и заглушил её голос. Я взглянул вверх и увидел его и тут же торопливо записал: «Финский, одноместный, шесть ярдов, зарегистрирован в Нью-Йорке». Я бросил взгляд на девушку. Запрокинув голову, она стояла под ярким солнцем, наблюдала за самолётом и вдруг махнула ему платком. Я тоже вышел на дорожку, чтобы получше разглядеть самолёт. Он летел теперь совсем низко, и когда оказался над нами, из кабины высунулась рука и помахала нам. Сделав резкий нырок, самолёт выровнялся, описал над нами круг и скрылся.

Мы вернулись на скамейку.

— Это был мой брат, — пояснила Сара. — Он сегодня впервые после смерти отца поднялся в воздух.

— Он у вас, видно, отчаянный, да и руки у него очень длинные.

— Нет, он не летает в одиночку. С ним Мануэль Кимболл. Это его самолёт.

— А, один из четвёрки.

— Да.

Я кивнул и вернулся к своим вопросам. Теперь мне предстояло расспросить о гольфе. Питер Оливер Барстоу, по словам дочери, не был заядлым игроком в гольф и в университетском городке играл не так часто, не более одного раза в неделю. Здесь во время летних каникул он, бывало, играл и два раза в неделю и для этого ездил в загородный клуб «Зелёные луга», членом которого состоял. Там у него был свой шкафчик для клюшек и прочего инвентаря. Несмотря на то что он играл не часто, он считался сильным игроком, нередко посылавшим в лунку девяносто пять мячей из ста. Обычно он играл с друзьями, людьми его возраста, но иногда составлял партию Саре и её брату. Его жена никогда не стремилась научиться играть в гольф. В роковое воскресенье её отцу и брату Сары партию составили мистер Е. Д. Кимболл и его сын Мануэль. В таком составе, она уверена, отец играл впервые. Возможно, это чистая случайность, её брат не говорил ей, что состав игроков был определён заранее. Однако Сара знала, что её брат иногда играл с Мануэлем Кимболлом. Она не думала, что игроки заранее договорились, потому что это было первое появление её отца в клубе в этом сезоне. Семья Барстоу на этот раз приехала в Вестчестер на три недели раньше, чем обычно, из-за плохого состояния здоровья миссис Барстоу. Отец собирался вернуться в университет в тот же вечер.

Сказав это, Сара внезапно умолкла. Оторвавшись от блокнота, я взглянул на неё. Её невидящий взгляд был устремлён вдаль, пальцы судорожно переплетены.

— Теперь он никогда не вернётся в свой университет. Он столько хотел сделать… и сделал бы, — отстранённо проговорила она.

Чтобы вывести её из этого состояния, я спросил:

— Ваш отец весь год держал клюшки в клубе?

— Нет. Почему вы об этом спрашиваете? Разумеется, нет. Ведь иногда он играл в гольф и в университете.

— Все свои клюшки он держал в одной сумке?

— Да.

— Следовательно, он захватил их с собой в то воскресенье, когда вы переезжали? Вы приехали в полдень на его машине, а вещи прибыли потом в фургоне, не так ли? Где была сумка с клюшками, в грузовом фургоне или ваш отец взял её с собой в машину?

Мне сразу стало ясно, что мой вопрос её испугал. Мышцы её шеи напряглись, локти она тесно прижала к телу и застыла. Я сделал вид, что не замечаю произошедшей в ней перемены. Я сидел в ожидании, когда смогу записать её ответ.

— Я не знаю, — наконец сказала она. — Я просто не помню.

— Возможно, клюшки были в грузовом фургоне, — предположил я. — Поскольку он не был фанатом гольфа, ему незачем было везти их с собой в машине. А где они сейчас?

Я боялся, что этот вопрос ещё больше её насторожит, но этого не произошло. Она уже была спокойна и, кажется, полна решимости.

— Я этого не знаю. Я думала, вам известно, что сумку так и не нашли.

— Ага! — воскликнул я. — Значит, сумка с клюшками пропала?

— Да. Полиция искала её везде — в доме, в клубе, даже на поле для гольфа, но они так и не нашли её.

Да, подумал я, и вы чертовски рады этому, милая барышня!

— Вы хотите сказать, что никто так и не вспомнил, куда подевалась сумка с клюшками?

— Да. Вернее, нет, — она запнулась. — Мальчик, что носил её за отцом во время игры, утверждал, что положил её в машину на переднее сиденье, когда Ларри и доктор Брэдфорд отвозили отца домой. Но брат и доктор Брэдфорд не помнят, чтобы видели её.

— Странно. Однако я здесь не для того, чтобы собирать мнения и предположения. Мне нужны факты, мисс Барстоу. Простите, но не кажется ли вам всё это странным?

— Нет, нисколько. В том состоянии, в котором все тогда находились, вполне простительно не заметить какой-то сумки.

— Но когда все вернулись в дом, кто-то же должен был вынуть сумку из машины? Кто-то из прислуги, например, или же шофёр?

— Никто этого не помнит.

— Могу я поговорить с ними?

— Конечно.

Она явно испытывала ко мне брезгливую неприязнь. Не знаю, что она задумала, но я был всерьёз намерен помешать этому.

Итак, похоже было, что орешек раскололся, но оказался пустым. Я с новой силой стал атаковать её вопросами.