– Здесь нам будет удобнее. Свет! – крикнул Изыскатель.

Вдалеке замелькал тусклый огонек, покачиваясь вверх-вниз вместе с факелоносцем. Приближаясь, его слабый отблеск постепенно заполнял пространство, в котором они находились. Йоханнеса бросило в дрожь. Продольная возвышенность, на которую они взобрались, была белого цвета, а стебли, за которые он ухватился, курчавились блестящими коричневатыми волнами.

Йоханнес распознал человеческую фигуру – холодная поверхность, на которой он стоял, оказалась лбом.

Перед ним, будто два глубоких оврага, зияли ввалившиеся глаза; голубоватый свет падал на тонкий нос и пепельные губы, приоткрытые в жуткой, окоченелой гримасе смерти.

Изыскатель прыснул, но в отсыревших деревянных стенах его смех тут же заглох.

– Вот это сюрприз! Йоханнес!

Из-под складок савана вылез длинный червь; он осторожно подполз к подбородку и по окаменевшим губам проскользнул в черное жерло рта.

– Она была самой прелестной девушкой на том балу, помнишь? Тебе она показалась чуть ли не прекраснее эльфа. Ее наряд и волосы источали сладчайший аромат, лицо сияло, и губы расплывались в счастливой улыбке. А теперь… Посмотри на нее!

Йоханнес не верил своим глазам. Так быстро? Такая красота… и что от нее осталось?

– Не веришь? – усмехнулся Изыскатель. – С тех пор прошло полвека. Время не играет роли. Все былое навечно в будущем, а будущее навечно в прошлом. Ты не можешь этого понять, но ты должен мне верить. Здесь все правда, все, что я тебе показываю, правда! Правда! Вьюнок не мог этим похвастаться.

Хихикая и кривляясь, Изыскатель прыгал по лицу покойной. Присев на бровь, он ухватился за длинные ресницы и приподнял веко. Глаз, столь радостно лучащийся на балу, выцвел и поблек.

– Вперед! – воскликнул Изыскатель. – Нас ждет еще немало увлекательного!

Червь неспешно выполз из правого уголка рта, и устрашающий поход продолжился. Они шли теперь новым путем, столь же долгим и тягостным.

– А вот и бабка, – объявил червь, когда черная стена вновь преградила им дорогу. – Она уже давно здесь лежит.

Зрелище, на этот раз с виду не столь убийственное, являло собой темное месиво с торчащими из него бурыми человеческими костями; в этой мертвечине сосредоточенно, со знанием дела копошились сотни червей и насекомых. Свет вызвал у них переполох.

– Вы откуда? Кто притащил сюда свет? Нам он ни к чему.

И противные твари торопливо попрятались кто куда. Но все же успели узнать своего сородича.

– Ты уже побывал рядом? – спросили они червяка. – Там еще очень твердое дерево.

Червяк отрицал.

– Этот проныра хочет приберечь счастливую находку для себя, – шепнул Изыскатель Йоханнесу.

Они продолжили путь. Изыскатель показывал Йоханнесу некоторых бывших его знакомых. Наткнувшись на одутловатое лицо какого-то уродца со стеклянными, навыкате глазами, распухшими чернильными губами и надутыми щеками, он в очередной раз ударился в воспоминания.

– Благороднейший был господин, – не без иронии заметил Изыскатель. – Ты бы его видел, голубых кровей, баснословно богатый, напыщенный индюк. Таким он и остался!

Они проходили мимо иссохших сизоволосых трупов взрослых и маленьких детей с крупными головами и старческим выражением на лицах.

– Смотри, они сначала умерли, а потом состарились! – сказал Изыскатель.

Поодаль лежал еще один усопший: густая борода, раскрытый рот, сияющие белизной зубы. Черная дыра во лбу.

– Этому Старуха слегка подсобила. Зачем было пороть горячку? Рано или поздно он бы все равно здесь оказался.

И снова галереи и коридоры, снова мертвецы с заиндевелым оскалом и скрещенными на груди руками.

– Дальше я не поползу, – сказала уховертка. – Я здесь уже не ориентируюсь.

– Давайте повернем обратно, – предложил червь.

– Ну еще один! Последний экспонат! – взмолился Изыскатель.

И они пошли дальше.

– Все, что ты здесь видишь, Йоханнес, правда. За исключением тебя самого. Тебя здесь нет, – сказал Изыскатель и громко расхохотался, заметив нечеловеческий ужас во взгляде Йоханнеса: – Это последний! Клянусь!

– Здесь тупик, я дальше не поползу, – проворчала уховертка.

– Вперед! Только вперед! – воскликнул Изыскатель и обеими руками принялся рыть землю там, где дорога кончалась. – Помоги мне, Йоханнес!

Йоханнес безвольно подчинился.

В полном молчании они усердно копали землю до тех пор, пока не показался черный ящик. Червяк втянул голову и пополз обратно. Бросив огонек, уховертка последовала за ним.

– Туда вам ни за что не проникнуть – древесина слишком свежая, – сказала она на прощание.

– А я хочу, – настаивал Изыскатель и крючковатыми пальцами принялся яростно расковыривать деревянную крышку, отколупывая от нее длинные белые щепки.

У Йоханнеса от страха затряслись поджилки. Но пути назад не было. Наконец, продырявив заслон, Изыскатель схватил огонек и опрометью пролез внутрь.

– Сюда, сюда! – крикнул он и направился к изголовью гроба.

Йоханнес, крадучись, приблизился к рукам покойника, сложенным на груди, и остолбенел. Он посмотрел на костлявые белые пальцы и моментально их узнал. Он узнал их форму и складки, контуры длинных посиневших ногтей, а также коричневое пятнышко на указательном пальце.

Это были его собственные руки.

– Сюда! Сюда! – кричал Изыскатель, стоя у головы. – Гляди в оба! Ты узнал его?

Йоханнес попытался было двинуться с места и пойти на призывный огонек, но не смог. Огонек растворился в темноте, и Йоханнес потерял сознание.

Он погрузился в глубокий сон, на глубину, где нет сновидений.

Всплывая из темных пучин навстречу холодному пасмурному утру, он успел пролететь сквозь кружево красочных, добрых снов из прошлого. При пробуждении сны соскользнули с его души, как капли росы с цветка. Выражение глаз благодаря осевшим на сетчатке любимым образам было кротким и ласковым.

Но Йоханнес тут же зажмурился, будто тусклый дневной свет причинял ему боль. Он увидел то, что и прошлым утром. Казалось, это было так давно. Воспоминания о вчерашнем дне, начиная от безрадостного утра и кончая жуткой ночью, навалились на него. Йоханнес не мог поверить, что все эти злоключения произошли с ним за одни сутки. Источник его горя мерещился где-то совсем далеко, в сером тумане. Сладкие грезы бесследно улетучились.

Изыскатель тряс его, давая понять, что наступает новый день – унылый, бесцветный, один из многих в длинной череде похожих серых будней.