— Уважаемые гости, прошу тишины! — раздался громкий голос Леонида Сергеевича. Похоже, мы слишком громко разговаривали и мешали его супруге читать свои стихи. Мы послушно замолчали, точно пристыженные школьники, нарушающие дисциплину. Я решила дождаться перерыва, дабы завести разговор с другими писателями. Исходя из нашей короткой беседы с Ириной Курчаковой, им с мужем абсолютно наплевать на успех Курагина. Конечно, с моей стороны глупо было бы ожидать, что женщина с ходу мне признается, что, видите ли, ее и мужа сильно напрягает то, что выпустили роман их коллеги, вот она и занимается шантажом и угрозами. Однако в разговоре должна была почувствоваться хотя бы зависть к Курагину, или недовольство, или пренебрежение по отношению к его бестселлеру, но ничего из вышеперечисленного я не услышала.

Следующим на сцену Леонид Сергеевич вызвал некоего Антона Ивановича Синельникова. Им оказался как раз тот напыщенный толстяк-студент, сидящий по другую сторону от меня. Он буквально раздувался от осознания собственной важности и, выйдя на середину зала, провозгласил:

— Стихотворение «Несчастная любовь», написанное второго ноября этого года!

«Несчастную любовь» он читал наизусть, мягко говоря, с выражением, а точнее — едва ли не с пантомимой, жестами, мимикой и прочими телодвижениями показывая, какая его постигла депрессия, как не хотелось жить и какая эта любовь жестокая штука. Я пыталась понять, в чем же здесь состоит стихотворение — ни одна строчка не рифмовалась ни с какой другой. Больше всего «Несчастная любовь» напоминала бесконечные жалобы и сетования, и только иногда страдания несчастного поэта перемежались со скупыми образами заснеженного леса. Интересно, где он лес-то в снегу нашел? Второго ноября снега и в помине не было, а он про сугробы тут глаголет! Ладно, посчитаем, что здесь имеет место авторский вымысел. Что ж, по сравнению с опусом толстого сочинителя мой рассказ уже не кажется таким бредовым.

Высказав все, что он думает по поводу своей проблемы, поэт-клоун печально склонил голову, видимо, ожидая рукоплесканий. Леонид Сергеевич посмотрел на парня с какой-то жалостью и произнес:

— Спасибо вам за ваше произведение, Антон. Как я понимаю, жанр — белый стих?

— Да, именно так, — довольно согласился сочинитель.

— Что ж, весьма печальное стихотворение, — заключил председатель. — Желаю вам побольше оптимизма и все-таки рифмы.

Я с трудом удержалась от смешка, чтобы не показаться слишком невежливой. Однако когда юный поэт уселся на свой стул, Леонид Сергеевич неожиданно объявил:

— А теперь предоставим слово нашей новой соратнице, так сказать. Она в нашем клубе впервые, поэтому прошу отнестись с уважением к ее работе. Татьяна Иванова, прошу вас прочитать ваше произведение!

Я не ожидала такого поворота событий, но послушно поднялась со стула и, крепко сжимая свой несчастный листок, вышла на сцену. Что ж, надеюсь, гнилые помидоры и тухлые яйца в меня не полетят, а это уже радует.

— Как называется ваше стихотворение? Или у вас рассказ? — с улыбкой поинтересовался Леонид Сергеевич.

— Рассказ, — ляпнула я. — Без названия.

— Все-таки рассказы лучше называть хоть как-нибудь, — проговорил председатель. — Стихи могут оставаться и без названия, но рассказ — вещь прозаическая, поэтому постарайтесь придумать, как его озаглавить. Что ж, читайте!

— «Луна увидела лежащую на кровати девушку, — начала я свое повествование. — Ее глаза закрыты, дыхание — едва различимо. Не нужно быть всезнающей луной, чтобы понять: девушка при смерти. Жить ей недолго — возможно, день или два. Даже если месяц — что это меняет? Ровным счетом ничего. Но луне безразлично, будет она жить или нет. Она — всего лишь молчаливый зритель, наблюдатель».

Я остановилась и посмотрела на присутствующих. Те с интересом глядели на меня — то ли ждут продолжения рассказа, то ли оглядывают мою внешность. Ладно, кто их разберет, мне ведь без разницы, что и кто обо мне думает. В конце концов, я в этот «Диалог» не за тем пришла, чтобы услышать отзывы о чьем-то рассказе, который я на скорую руку переделала.

Я закончила чтение и перевела дыхание. Снова подняла глаза на присутствующих. Все собравшиеся молчали — то ли обдумывали прочитанное, то ли пытались понять, что, собственно, я хотела всем этим сказать. Да, чем-то рассказик напоминал депрессивные жалобы предыдущего чтеца. Как-то я не подумала, что нужно выбрать что-нибудь повеселее, не стоило следовать убеждению, что краткость — сестра таланта.

Молчание нарушил председатель клуба.

— Что-то наши тарасовские авторы полюбили тему больницы! — заметил он. — И у Владислава Курагина в его «Черном городе для Рэйвен» имеется такая линия, как и у вас, Татьяна… простите, как вас по отчеству?

— Александровна, — сказала я. — Можете обращаться ко мне просто по имени.

— Хорошо, уважаемая Татьяна. Слог у вас хороший — необычный, это радует. Тема, конечно, мне не особо нравится. Скажите, а вы читали произведение Владислава Курагина? Вроде вы рассказывали, что знакомы с ним?

— Увы, еще нет, — честно призналась я. — Но хочу приобрести его книгу. А скажите, как вы считаете, этот бестселлер, «Черный город для Рэйвен» — он действительно так хорош? Все его расхваливают, мне бы хотелось знать ваше мнение.

— К сожалению, я и сам эту книгу еще не прочитал, — развел руками Леонид Сергеевич. — Может, слышали анекдот — «чукча не читатель, чукча — писатель»? Так вот, мы все тут — такие чукчи. Нет, не думайте, что писатели не читают произведений своих коллег. Все собравшиеся прекрасно разбираются как в классической, так и в современной прозе. Но когда все время и силы уходят на написание своих собственных произведений, романы других писателей попросту не удается охватить. Поэтому и был организован «Диалог» — чтобы люди приходили и зачитывали вслух свои произведения, так как в остальное время читать никому не удается. Конечно, роман в клубе не прочитаешь, но отрывки — можно. Я надеюсь, что Владислав Курагин все же осчастливит нас своим появлением и зачитает вслух хотя бы выдержки из своего бестселлера.

Я кивнула, ничего не ответив, и вернулась на свое место — помимо председателя, никто по поводу моего опуса не высказался. Да и вообще у меня создалось впечатление, что остальные писатели не особо слушают своих товарищей-коллег, они заняты чтением собственных рассказов. Ей-богу, писательский эгоизм какой-то!