Голыгин подлил масла в огонь:

— Когда я спросил Дмитрея Ивановича — даст ли он нам помогу на тот случай, если Ольг надумает напасть, — ответ его был…

Владимир Дмитрич приподнялся на локте:

— Ну, каким его был ответ?

— Ответ его был — время-де покажет…

Вошел дворский, поклонился. Князь, обдумывая сказанное боярином, качал головой и не замечал вошедшего. Наконец поднял на него глаза:

— Этих зверюшек (поднял за шкирку горностая) переловить по палатам и сеням…

— Что с ними делать? — осведомился дворский.

— А вот что, — князь сжал пальцы на шейке зверька. Послышался суховатый хруст. Глаза горностая затянулись пеленой, стекленея. Князь бросил его на пол. Зверек подрыгал ногами, как бы куда-то убегая.

Дворский подобрал тушку и вышел.

Голыгин подробно поведал о том, как он, не по чести, был принят на Москве. Князь отпустил его, почувствовав себя ещё более разбитым и слабым.

Вкрадчиво и осторожно вошла в опочивальню Мария с трехлетним княжичем Иваном, первенцем (второй сын, Федор, ещё качался в люльке). Княгиня держала скуластенького, с разгарчивым личиком, сына за руку. Мелко ступая, последовала по ковру к высокой кровати. Полог кровати был раздвинут. Князь, весь в поту, взволнованный, полулежал на подушках. Глаза Марии расширились от сострадания, от переживания за здоровье мужа. А оно не улучшалось, хотя Мария, уже не надеясь на лекарей, сама взялась за лечение князя. На днях посылала двух служанок в лесное селение Ласково вызнать у тамошней знахарки надежный способ лечения. Древняя старуха посоветовала давать немощному отвар овса с шелухой на молоке. Князю стали давать новое снадобье позавчера, но следов выздоровления не замечалось…

Оттого и походка её стала осторожной, а не самоуверенной, как прежде. Как-то попритихла Мария, немного и сникла. Угнетала ещё отчужденность рязанцев. Мало того, что лишь горстка вышла встречать нового князя после изгнания Олега Ивановича, но рязанцы все ещё и теперь сторонились пронских, смотрели на них косо… Только теперь Мария поняла, как любим и как чтим её отец своим народом.

Некогда, мечтая вместе с супругом о великом рязанской столе, она теперь не радовалась осуществлению мечты. Все кругом возопило: чужие они здесь с князем, чужие. Да и как иначе могли к ним относиться переяславцы? Особенно — к ней? Родителей выгнала…

Чтобы о ней не думали, что она приехала в Переяславль ради богатых сундуков с нарядной одеждой своей матери, в спешке оставленных в княжом дворе, Мария нарочно одевалась только в свое: на ней были и своя подержанная мантия с беличьей шубкой, и свои же сапожки с металлической вставкой на носу, своя же кичка. Пусть никто не указывает на неё пальцем чужое на ней…

Приблизясь к ложу мужа, Мария взяла сына на руки, чтобы отец и сын хорошо видели друг друга, заботливо осведомилась: легче ли ему стало от овса? Владимир Дмитрич постарался подавить в себе приступ кашля, утер со лба пот полотенцем… Конечно же, ему не стало легче от овса, слишком его волновало многое: и то, что боярин Голыгин был принят в Москве не по чести, и породнение князей Москвы и Литвы, которое могло привести к упрочению Олега, и слухи об Олеговых усилиях отыскать себе союзников то в лице мещерского князя, то в самой Орде… Владимир успокаивал себя: ничего у Олега не выйдет, а если он сунется на Рязань-получит сполна… Лишь бы, дал Бог, выздороветь…

На вопрос жены ответил:

— Вроде как малость полегчало. Да ты, голубушка моя, не переживай понапрасну. Мое нутро переможется!.. Катался ли сынок ныне на коне?

— Как же — вместе с пестуном.

— И не только на коне катался, — похвастался мальчик, — а ещё и из лука пострелял!

Отец мягко улыбнулся.

— Это меня радует. Княжому делу научают сызмальства.

Мария не преминула вставить:

— Сказывал мне пестун, что наш Ваня в охотку займается военными играми.

— А не в охотку-то избави Боже, — молвил князь. — Ты присядь, моя сердешненькая, присядь.

— Присяду, а Ване тебя не увидать. Нет, постою.

По мере беседы оттапливалось их душевное согласие, в часы разлучья иногда улетучиваемое. С самого начала их брачной жизни князь относился к жене трогательно, принимая и уважая в ней даже её капризы и вспыльчивость, ценя её отходчивость. Особенно была она ему близкой в те минуты, когда признавала свою неправоту и раскаивалась. Или — когда тонко понимала его.

— Мне довели, дружочек мой, что ты принимал болярина Богдана Голыгина. Коль не секрет — о чем он поведал?

Князь рассказал обо всем, что услышал от вернувшегося из Москва боярина. Княгиня слушала внимательно. Выражение её лица становилось все печальнее. Молвила:

— Коль бы ты брал во внимание мои советы — подсказала бы тебе…

— Подскажи — можа, послушаюсь.

Княгиня сделала шажок вперед.

— Давай вернемся в Пронск! Бросим Переяславль — на что он нам? Оставим добром отцу… Пущай он внове садится. Совесть наша успокоится. Бог нам простит, и ты выздоровеешь. А так — я боюсь. Боюсь за тебя, за наших сынков. Стыдно мне перед моими родителями.

Владимир Дмитрич усмехнулся, подивясь извивам души жены. Как ей пришло такое в голову? То сама же хотела видеть его великим князем Пронским и Рязанским, а то, когда он стал им — впопят.

— Нет, женка, нет моя красавица, — отверг он её совет без колебания. — И не мысли более о том…

Потерпев сокрушительное поражение, князь Олег с остатками войска, семьей и слугами бежал на северо-восток, в лесной Мещерский край. Этот путь бегства был, пожалуй, единственно верным в его отчаянном положении. В Мещерской земле правил князь Александр Укович — по имени христианин, по отчеству — язычник. Этот старый князь поддерживал дружественные отношения с рязанскими князьями вот уже сорок лет. Меж ними было заключено соглашение об упорядочении пограничных земель. Оно действовало и во времена Олега.

Другой путь бегства: на юг, в Мамаеву Орду, для Олега не годился. Ибо этот путь — через Пронскую землю — грозил столкновением с ратью Владимира Пронского. Да и в случае, если бы Олегу удалось пробиться в землю, подвластную Мамаю, оказал ли бы тот достойный прием рязанскому беглецу? Сомнительно… Ведь Олег был во враждебных отношениях с московским князем, в то время как Мамай не далее, как минувшим летом, заключил дружественный союз с тем же московским князем, побывавшем в Орде.

Как и следовало ожидать, Александр Укович, ясноглазый, седовласый, с широкими крыльями ноздрей, встретил изгнанника с искренним радушием. Столицей его княжества был Городец Мещерский, расположенный на левом гористом берегу Оки при впадении в неё речки Бабенки. Город был окружен рвами, валами, деревянными стенами с башнями. В некотором отдалении от него располагалось пять земляных крепостей, две из которых, Бабенская и Баишевская, защищали Городец со стороны Переяславля Рязанского. Так что, вздумай московиты или прончане настичь рязанцев — Олег, осев в Городце, при помоге Александра Уковича устоял бы.