Не желая осложнять свои добрые отношения с Рязанью, хатунь Тулунбек не стала долго томить посольника, и уже через две недели после его прибытия к Епифану явился дворцовый человек и доложил, что великая хатунь Тулунбек, да сохранит ей Аллах жизнь на тысячу лет, приглашает рязанского посла во дворец завтра, в такой-то час.

Епифан воспрял. На другой день, облачившись в парадную одежду и взяв с собой нескольких слуг (не были забыты и подарки), Епифан в назначенный час явился к ханскому дворцу собранным и решительным. Конечно, он волновался. Сопровождавший его пристав внушал ему: смиренно пройди мимо ханских телохранителей, с пиками стоявших на мраморных ступенях перед главным входом во дворец, и ещё смиреннее отдай оружие стражникам в последующих дверях. Выполнив все наказы пристава, Епифан предстал перед царицей Тулунбек действительно смиренным, даже и трепетным, ни на минуту не забывая о цели своего прибытия и возложенной на него высокой ответственности. При внешней покорности, отчасти и раболепии, он сохранил в глазах блеск надежды и напористости.

Тулунбек сидела в окружении приближенных на широком, рассчитанном на двоих, супруга и супруги, троне из слоновой кости, отделанном золотом. Поскольку мужа у неё не было, то трон, занятый ею одной, казался чересчур просторным. Тонкая в теле и изящная царица потерялась бы на таком троне, если бы не её красота и не её нарядное одеяние. Глядя на её прелестное, доброе и умное лицо, нельзя было даже усомниться в том, что она — именно царица. На ней был вышитый золотом и драгоценными камнями голубой шелковый халат, изумрудного цвета шальвары и отделанные серебром туфельки. Голову украшала бокка — грандиозный, из легкой древесной коры и покрытый шелковой тканью головной убор. Бокка, высотой с локоть, а в поперечнике в обхват руками, была круглой, а верх её был четырехугольным. На четырехугольнике возвышался золотой прутик со вставленными в него павлиньими перьями.

Епифан встал на колени и поцеловал пол у подножия трона. Готов был поцеловать и туфлю ханши, но посчитал это за дерзость — прикладываться к ногам царицы дозволялось лишь немногим, кому оказывалась высшая честь. По-песьи уложив голову на ковре, Епифан ждал: велит ли ему царица поднять голову и говорить с ней, стоя на коленях, или же разрешит встать на ноги, что для рязанского боярина было бы большой честью, однако, по понятиям проницательного Епифана, означало бы слабость царицыной власти. Тулунбек сказала:

— Не люблю, когда показывают мне спину. Встань на ноги.

"Слаба", — подумал Епифан не без сожаления, и надежда его на помощь стала убывать. Зато, сделав такое заключение, Епифан почувствовал себя более раскрепощенным. Он встал на ноги и, наслаждаясь своим красноречием и мягкостью своего голоса, произнес длинное приветствие от имени великого князя Рязанского Олега Ивановича. Во время подобных приветствий полагалось награждать пышными эпитетами и своего господина, и того, кому предназначалось приветствие. Такой обычай позволил Епифану назвать Тулунбек и божественной, и солнцеподобной. В заключение своей речи Епифан присовокупил, что великий Олег Рязанский бьет мудрейшей царице челом и скромными подарками. Возложенные его слугами к подножию трона подарки тут же и опровергли замечание Епифана об их скромности. Это были несколько связок, штук по сорок в каждой, особенных соболей — с черной остью и голубым подшерстком, — и золотое ожерелье старорязанской работы. Ожерелье состояло из крупных серебряных, с позолотой, бусин; каждая из них являла собой шедевр ювелирного искусства. Одни бусины были с поперечными валиками и восемью полусферами, другие — без валика с четырьмя полусферами, третьи с четырьмя продольными валиками и двенадцатью полусферами, четвертые удлиненные, с ромбами и треугольниками из крупной зерни…

На вопрос ханши, чьи умельцы сотворили ожерелье, Епифан сказал, что узорочье изготовлено рязанскими умельцами давным-давно, ещё до прихода на Русь хана Батыя, и оно одно из тех редких, передаваемых по наследству украшений рязанских княгинь, которому теперь нет цены — старый град Рязань разрушен Батыем, вместе с градом порушены были мастерские умельцев, а сами умельцы погибли. О том, насколько хорош был град Старая Рязань, поется в былинах, и Епифан, видя, как заинтересовалась ханша, пропел красивым голосом:

Почему это Рязань прославилась?

Потому Рязань это прославилась,

Что хорошо она-де испостроилась.

Тулунбек, слушая, понимала, как, наверное, трудно было рязанскому князю, и особенно княгине, расстаться с таким ценным изделием, которое было собственностью далеких предков. И знала она также и ценила, что рязанский князь Олег был одним из тех, кто во главу своего государствования ставил закон и ценил законность во всем, и в первую очередь в престолонаследии. Потому-то он, Олег, считал себя данником не Мамая, который частыми военными набегами принуждал его к тому, а сарайских правителей чингисидовой крови. И тронутая подарком, согретая мыслью о том, что у неё в русских улусах есть верные ей князья, спросила напрямик:

— Какова просьба твоего коназа1?

Епифан ответил:

— Единственная — помочь ему войском.

Сидевшие справа и слева на уступах трона родственники и приближенные повернули к царице головы — в ожидании, как отнесется она к просьбе рязанского князя. Треск суставов свидетельствовал, что многие из приближенных были стары. А старые люди, как известно, скупы. "Не дадут, подумал Епифан. — Сами сидят в нужде, сами сидят некрепко".

— На что твоему коназу войско? С кем воевать?

Епифан объяснил: ныне рязанский князь в розмирье с московским князем. Дмитрий Иванович грозится побить Олега Ивановича и лишить его законного престола, который, если ему удастся одолеть Олега Ивановича, скорее всего передаст пронскому князю.

— Обращаю твое внимание, божественная царица, на то, что Дмитрей ныне друг и данник Мамая и его ставленника Мухаммеда-Булака. Целое лето провел в ставке Мамая…

— Знаю, — сказала Тулунбек. — Москва платит дань разбойнику Мамаю. Московский коназ ещё пожалеет о том…

— Ныне самое время помочь моему государю, — подхватил Епифан, — и если ты, великая царица, окажешь ему помогу, то Олег Иванович, опытный воевода, сумеет дать укорот Дмитрею Московскому.

Тулунбек спросила, какой численности войско просит рязанский князь, на что Епифан ответил: для победы над сильным соперником, каковым является московский князь, Олегу Ивановичу потребуется тысячи четыре ратников дополнительно к тому войску, которое он имеет сам. И хорошо бы, если бы ханша направила в Рязань мурзу Салахмира, с которым у рязанского князя давние приятельские отношения. За Салахмира, коль тот не прочь, рязанский князь отдал бы замуж свою сестру Анастасию.

Тулунбек вопросительно повернула головку с водруженной на неё боккой к приближенным. Павлиньи перья в бокке заиграли в свете стеклянной масляной лампы больших размеров, подаренной египетским султаном ещё хану Узбеку. Ее немой вопрос к приближенным означал: как быть? С одной стороны, хорошо бы дать помощь тому, кто считает себя улусником не Мамая, а её, царицы Тулунбек. С другой, по нынешним временам, когда ей самой угрожают со всех сторон, — могла ли она быть излишне щедрой? В глазах своих приближенных она прочла: отказать в помоге. Повернула голову к рязанскому послу: