Они свалились на землю. Причем Тринити оказался наверху.

– Слезь с меня, – пробурчала Виктория. – Ты мне все ребра переломаешь.

– А ты обещай не царапаться.

Она вновь попыталась проехаться ногтями по его лицу, но Тринити плотно прижимал ее к земле. Стараясь перехватить ее руки, он уткнулся лицом в ее грудь.

Будь обстоятельства другими, Тринити рассмеялся бы или позволил поддаться похоти.

Но тут он, будучи наедине с красивой женщиной, вместо того чтобы сдерживать бушующее в крови желание, должен был сражаться за свою жизнь. С таким же успехом он мог обнимать дикую рысь.

И все же, пытаясь схватить ее руки, он, больше чем болезненные синяки и ссадины, ощущал ее близость, ее нежную упругость под собой.

Он хотел связать ей щиколотки, но их борьба полностью обнажила ее стройное бедро. Не скрытая одеждой нежная белая плоть заставила Тринити забыть, что он делает, пока болезненный пинок не заставил его очнуться.

Тринити забыл о ее щиколотках. Он свяжет их, когда она будет сидеть на лошади. Он связал ей руки и встал на ноги, потрясенный до глубины души. Он буквально боролся за свою жизнь, но тем не менее соприкосновение их тел вызвало бешеную и очевидную для обоих реакцию.

Ему никогда не приходилось стыдиться своей реакции на женщину, но сейчас ему было стыдно, что желание обладать Викторией заставило его почти забыть о долге. Он продолжал видеть в ней прекрасную и желанную женщину, а не опасную и расчетливую преступницу... убийцу.

Если он не сумеет заставить себя считать ее всего лишь пленницей, ему никогда не вернуться в Техас.

– Я еще раз задаю тебе вопрос: обещаешь не пытаться сбежать?

– Я никогда не перестану пытаться убежать от тебя.

– Что ж, надо отдать должное твоей решимости.

– Не знаю, как другие твои жертвы, но мне не нравится идея быть повешенной.

– Ты не жертва.

– Нет, жертва, – резко возразила Виктория. – Ты заставил меня поверить, что у меня может быть в жизни больше, чем я позволяла себе иметь. Ты заставил меня захотеть снова стать частью большого мира. И в тот момент, когда увидел ответный огонь в моих глазах, обманом завлек на свидание. Я зла на себя, что дала так себя провести. Бак с самого начала твердил, что ты всего лишь ковбой, бродяга, мошенник. Но я была такой дурой... ты мне понравился. Ты не можешь себе представить, как мне сейчас больно от этого. Все мы порой ошибаемся в людях, но только я оказалась настолько тупой, что не рассмотрела стервятника.

Ее слова жгли как огнем.

Тринити всегда считал свою работу сродни работе федерального маршала. Он вновь и вновь рисковал жизнью, чтобы охранять общество от беззакония. Он брался за неприятные поручения, за которые никто не хотел браться. Он никогда не ждал, что люди будут его хвалить, но всегда испытывал чувство личного удовлетворения. А теперь он испытывал чувство вины зато, что предал доверие Виктории и разбил ее надежды.

Ему раньше никогда не приходило в голову интересоваться тем, как оценивают его занятие те, кого он ловит. Они были виновны в ужасных преступлениях. Они сбежали от уплаты своего долга обществу. Не он определял их вину и выносил приговор. После исполнения приговора он больше о них не думал.

Но сейчас он знал, что Викторию никогда не забудет. Он хотел, чтобы она поняла, что как бы ему ни мечталось отдать все, лишь бы держать ее в объятиях, а не в цепях, сделать этого он не мог.

Но он не стал ничего объяснять. В этом не было смысла. Она могла быть нежной, уязвимой, соблазнительной женщиной, но она убила своего мужа.

Тринити посмотрел на Викторию, тихо лежавшую на ковре из опавших листьев и сосновых иголок. Она казалась такой красивой, такой доброй и трогательной... если не заглядывать в ее ясные синие глаза. В них проявлялась истинная Виктория Дэвидж: холодная, свирепая и полная решимости сбежать.

Он поднял ее и усадил в седло.

Виктория свалилась на другую сторону лошади и поспешила скрыться в подлеске.

– Будь ты проклята! – закричал Тринити, бросаясь за ней. Вот чего он добился своей мягкостью. Если бы привязал ее поперек седла, как поступил с последними двумя пленниками, такого бы не случилось.

Виктория не ответила. Он должен был догадаться, что она не будет тратить силы на разговоры с ним, пока он ее не поймает. По крайней мере на этот раз руки у нее связаны. Она не сможет царапать ему лицо, когда он станет ее скручивать.

Ему пришлось отправиться за ней пешком. Он не смог бы съехать верхом по такому крутому склону. Впрочем, надеялся, что его конь сам найдет дорогу вниз. Он не был уверен, что после недавней беготни, лазанья по скалам и драк у него хватит сил втащить ее наверх 94 на руках.

Тринити схватил Викторию в прыжке. На этот раз он постарался прочно усесться на ее ногах. Она лежала на животе, ничком.

– Все, игры закончились, – проговорил он, судорожно хватая ртом воздух. – Теперь будем играть по моим правилам.

Виктория что-то произнесла, но слова затерялись в листьях и опавших сосновых иголках.

– Я привяжу тебя к твоей лошади. Ты сможешь попытаться спрыгнуть с нее, но тогда тебе придется ехать у нее под брюхом, пока мы не остановимся на ночлег. А поскольку до него пятнадцать миль, я тебе этого не советую.

В ответ Виктория лишь смерила его яростным взглядом.

– Как я стану обращаться с тобой, когда доберемся до лагеря, зависит только от тебя.

Он сел, тяжело дыша. В свое время он потратил меньше усилий, чтобы скрутить мощного громилу больше шести футов ростом.

– В чем дело? – поинтересовалась Виктория. – Ты что, заблудился?

– Я жду, когда лошади нас найдут, – ответил Тринити. – Мне не хочется тащить тебя на руках вверх на гору.

– Слишком слабенький?

– Просто устал. Не привык я к таким беговым состязаниям.

– А я готова состязаться с тобой хоть сейчас, несмотря на больную щиколотку и все остальное.

– И не надейся. Еще одна такая гонка, и я должен буду привязать к седлу себя.

Это признание в слабости несколько охладило гнев Виктории.

– Ты же знаешь, что мой дядя помчится за мной. Всем будет меньше хлопот, если ты просто отпустишь меня сейчас. Тебе будет только хуже, если ты развяжешь боевую перестрелку. Ты можешь рассказать шерифу, что пытался, но потерпел неудачу.

Тринити тронуло, что даже теперь Виктория беспокоилась о нем. Все чувства, которые он старательно отгонял в течение этого дня, грозили вырваться на свободу.

Тем не менее ее слова уязвили его. Уязвили тем, что она считала, будто он может потерпеть неудачу.

Никакая угроза, никакая опасность никогда не могли свернуть его с намеченного пути. И никогда такого не случится.