В результате ЭКО появляются беременности близнецами, двойняшками или тройняшками; западные женщины стали рожать позже, что, конечно, несет в себе риски. Поэтому почти у каждого из нас есть знакомый, чьему ребенку поставили диагноз еще в утробе.

Врачи фетальной медицины часто привязываются к пациенткам. Хотя они и должны себя контролировать, чтобы верно проводить операции или сообщать неприятные новости, от сильных эмоций не всегда получается отгородиться. К тому же, они не могут поделиться этими эмоциями ни с кем.

– Я ведь должен абстрагироваться, – сказал мне Николаидис. – Но я не могу. Суть в том, что ты должен привыкнуть ко всему этому… И мне стыдно, потому что я так и не привык.

Я пришла к выводу, что врачи фетальной медицины считают себя кем угодно, но только не богами.

Мне, англичанке и легко смущающейся женщине, было сложно понять, стоит ли паниковать и звать на помощь. Акушерок в приемном покое не было, а администраторы больницы разбирались с привычным потоком пациентов. Меня сковал ужас.

Дело было в понедельник, прошло две с половиной недели после шунтирования в отделении фетальной медицины. Я вернулась в больницу при Университетском колледже Лондона, куда меня перевели на дородовой патронаж[21]. Здесь имелось хорошо оборудованное отделение интенсивной терапии новорожденных: мой сын попал бы сюда в любом случае, даже если бы родился в нашей больнице. Пока я ждала акушерку в приемном покое, у меня началось кровотечение.

Прозвучало мое имя, меня ввели в кабинет. Две акушерки обращались со мной, как с обычной беременной. Их, казалось, совсем не обеспокоила информация о моем кровотечении. Но все же они послушали сердцебиение ребенка, а потом измерили мой живот, который увеличился в размере. Амниотическая жидкость вернулась. За день до посещения больницы я, Фил и несколько наших друзей отправились в кино, где я никак не могла удобно устроиться в кресле. Теперь мне стало ясно, почему.

Меня определили в родильное отделение и ввели стероиды, чтобы помочь плоду в развитии легких. Пояс вокруг живота должен был фиксировать схватки, однако акушерки убедили меня в том, что их не будет. В ту ночь я плохо спала. Вокруг раздавались крики только что родившихся младенцев, а новоиспеченные матери, с которыми я делила палату, то и дело вызывали медперсонал.

Я принялась судорожно нажимать на кнопку вызова помощи. Никто не отзывался. Все были заняты в родильных палатах, а я лежала за плотно задернутой занавеской.

– Кажется, мне тут нужна помощь, – надтреснутым голосом я наконец-то заговорила. – Думаю, у меня отошли воды, – громче добавила я.

В палате нас было четверо. Я знала, что женщины, лежавшие всего в паре метров от меня, прекрасно все слышат. Думаю, одна из них и вызвала акушерку.

– Наверняка это совсем не воды, – вздохнула та, когда отодвинула занавеску.

Но потом несколько человек быстро вытолкали мою койку и повезли в сторону родильной палаты. Я смогла только написать Филу: «Воды отошли. Приезжай», и позвонить родителям.

Вот как прошли следующие четыре часа моей жизни: я лежала и ждала в родильном зале, пока молодые врачи сновали туда-сюда, иногда проводя мне УЗИ. Акушерка, казалось, не замечала, в каком я ужасе. Затем, к моему облегчению, утренняя смена ушла и передо мной появилась новая акушерка – милая женщина, успокоившая мои страхи. К тому времени, как Фил с моей мамой вбежали в отделение, боль была невероятно сильной.

– С вами и вашим ребенком все будет хорошо, – уверенно сообщил мне бодрый, как всегда, мистер Пандья.

В то утро дежурил светловолосый и походивший на купидона молодой врач.

– Восходящая звезда нашего отделения, – восхищенно поделилась акушерка со мной и Филом.

Джайлс Кендалл чем-то занимался в палате и в это же время вежливо беседовал со мной, пока у меня не перехватывало дыхание от схваток. С каждым разом наш разговор стал прерываться все чаще и чаще. Я будто отключалась и вновь приходила в себя, каждые несколько минут выпадая из беседы с фразой: «Простите, кажется, еще одна схватка». Шла ровно 32-я неделя.

– Будь у вас обычная беременность, я бы не беспокоился, но, не стану врать, из-за водянки все пойдет по-другому, – честно признался доктор Кендалл.

Команда профессионалов стояла у моей койки, главная акушерка говорила мне, когда дышать (я еще не проходила курсы по подготовке к родам). Все походило на сказку, в которой Щелкунчик должен вытащить из меня крепкий орех. Схватив Фила за руку, я едва не сломала ему пальцы – настолько сильно их сжала. Для эпидуральной анестезии события разворачивались слишком быстро. Вместо нее мне дали парацетамол, который не подействовал, после чего сделали анестезию газом. Я едва успела сделать вдох, как мне пришлось тужиться. Кто-то сказал, что видит головку ребенка.

Через четыре часа после того, как отошли воды, у нас с Филом родился ребенок. Я знала, что обычно новорожденный кричит, но мы услышали лишь тишину. Врачи что-то делали с мальчиком, я уже не видела, что. Мы с мамой и Филом боялись пошевелиться. Мне так и не пришлось услышать первый крик моего сына, однако доктор Кендалл вскоре сообщил нам, что младенец дышит.

Ему сделали искусственную вентиляцию легких при помощи лицевой маски и дыхательного мешка. Доктор сжимал и разжимал мешок, подавая кислород до тех пор, пока цвет кожи и сердечный ритм мальчика не улучшились.

Но ничего из этого я не знала. На долю секунды мне на живот положили ребенка, которого я только что родила. Передо мной мелькнули каштановые волосы и яркие голубые глаза. Затем мой сын исчез вместе с врачами.

В отделении интенсивной терапии в дыхательные пути Джоэла ввели эндотрахеальную трубку, подававшую кислород из аппарата искусственной вентиляции легких. Мощный приток кислорода стабилизировал состояние. Малыш получил двойную дозу холодного, липкого сурфактанта, который обволок слизистую его дыхательных путей, чтобы он смог дышать.