– Никогда не знаешь наверняка.

Стоя в углу и стараясь не попадаться никому под ноги, я ощущала висящую в воздухе тревогу.

Одна из медсестер вслух размышляла, каково это – когда холодный сурфактант стекает по твоим легким… Как захлебнуться водой, наверное. Каждый из пузырьков, наполненных сурфактантом, стоил больших денег.

Внезапно вторая медсестра, следившая за происходящим в операционной, воскликнула:

– Один из близнецов выходит, видно головку, – и спустя пару секунд добавила: – Он не двигается и не кричит.

Всех сковал шок.

– Это умерший близнец, – наконец понял кто-то из присутствующих. Ожидаемые близнецы были живы.

Через несколько минут в реанимационную быстрым шагом вошла медсестра. Она держала первого младенца, завернутого в полотенца, в которые его укутали сразу после появления на свет. Его опустили в ближайший ко мне инкубатор. Ребенок размером был с лист формата А4, его кожа казалась темной (на самом деле она была синеватой из-за недостатка кислорода). Старший ассистирующий врач (по одному ее виду я уже поняла, что ей можно доверять жизни), прямолинейная женщина, профессионал своего дела и мать, ввела в рот трубку, соединенную с вакуумным отсосом, прикрывая и открывая пальцем отверстие в ней, чтобы высосать слизь из дыхательных путей, затем опустила маску на лицо. Монитор показывал, что уровень насыщения кислородом находился в пределах 46 %. Врачам нужно было поднять его до 80–90 %, ведь малый уровень кислорода в крови мог привести к повреждениям головного мозга.

Работая на скорость, старший ассистирующий врач ввела металлический ларингоскоп в горло младенца. Крошечное личико практически скрылось за огромным инструментом. Доктора откачали лишнюю жидкость из легких, после чего ввели трубку в трахею.

Я приготовилась вздохнуть с облегчением, как вдруг кислород упал до 29 %. Сердцебиение замедлилось, врач наклонилась над ребенком, приложив к его груди стетоскоп. В дело вступила Джудит Мик.

– Попробуй другую трубку.

Пока они проталкивали новую трубку в дыхательные пути, кислород упад до 13 %. Доктор не слышала сердцебиения, но Джудит оставалась спокойной. Она заметила, что глаза малыша открыты. Они еще раз попробовали заменить трубку.

– Не торопись, – посоветовала Джудит. – Никакой спешки.

Трубка не заходила в дыхательные пути, поэтому врачи вновь опустили маску на лицо ребенка, который и правда пытался дышать. Кислород за пару минут поднялся до 97 %, пройдя последовательно отметки в 46 %, 83 % и 91 %. Кожа порозовела. Мне удалось расслышать звуки, издаваемые младенцем, его беспомощные крики; он застучал ладошками друг об друга. Прежде всего, передо мной лежал маленький человек. Но была в его глазах какая-то зрелость. Он не был инопланетянином или куклой, он был человеком. Больше взрослым, чем малышом. В глазах светился тот же вопрос, который порой можно заметить в глазах стариков: «Где это я?».

Теперь требовался сурфактант. На этот раз трубка вошла без проблем, врач вручную поставляла кислород в легкие, пока в дыхательные пути вводили вещество. Все это время другая часть команды работала над вторым близнецом, его тоже стабилизировали. Джудит оперлась на дверь, откинула голову и подняла большие пальцы вверх. Она всегда помнила о родителям и теперь вышла из реанимационной в на поисках поиски отца детей, которого новоиспеченная мать попросила уйти, потому что он сильно нервничал.

Мальчиков, завернутых в полотенца и прикрепленных к аппаратам искусственной вентиляции легких, отвезли в отделение реанимации новорожденных.

Врачи подобрали катетер, чтобы взять кровь на анализ и через нее же ввести антибиотики и морфин от боли. Врач включила яркую лампу в инкубаторе, нашла вену на руке младенца и ввела катетер на игле в вену. Я стояла по другую сторону, глядя, как малыш жмурится, в уголках глаз появляются слезы, как он поджимает ноги, будто лягушонок, как широко открывает рот.

– Эй, – ласково позвала я, не сдерживая собственных слез, – все будет хорошо, скоро ты увидишь свою мамочку.

Он распахнул глаза и уставился на меня: шокированный, уставший и недоверчивый. Он вновь напомнил мне взрослого. Его окружали замечательные врачи и медсестры, но он казался таким одиноким. Что он думал об этом мире, куда его привели, забрав от мамы и братьев? Насколько сейчас далек от него опыт любого здорового ребенка, которого отдают матери сразу после рождения, которого вскармливает знакомое тело и все первые часы жизни обнимают знакомые руки. Открыть инкубатор мне не позволили: мальчик мог подхватить инфекцию. К тому же, конечно, он даже не слышал меня. Вскоре к нему подсоединят трубку для кормления. Его кожа на вид была нежной и напоминала смятый бархат.

Часы показывали 14:40, с момента родов прошло полтора часа, все постепенно успокаивались. Врачи и медсестры решили, что пора пообедать.

– Теперь можно расслабиться? – спросила я Джудит.

– Нет, – ответила та, пока мы быстрым шагом шли по коридору. – Следующая экстренная ситуация – всего лишь вопрос времени.

А для тройняшек, ставших двойней, долгое пребывание в больнице только начиналось.

* * *

Согласно одному английскому акушеру, работавшему в 1750-х годах, обычный способ реанимировать преждевременно рожденного ребенка включал в себя похлопывания по щекам, вливание в рот малыша бренди и удержание луковицы перед его носом (1). Реанимация, которую мы знаем и воспринимаем как нечто естественное, на самом деле, нова. Для недоношенных детей почти никогда за всю историю человечества не было ни больниц, ни даже лечения. Забота о новорожденных (не говоря уже о больных новорожденных) традиционно перекладывалась на плечи матерей или удачи, но не врачей (2).

Одно из первых и наиболее важных открытий, благодаря которым сегодня мы можем реанимировать новорожденных, – недоношенных детей нужно держать в тепле. Нам кажется, что инкубаторы – высокотехнологичные аппараты современности, однако Джулиус Хесс, отец американской неонатологии, запустивший первое отделение для недоношенных младенцев в Чикаго в 1920-х годах, считал, что еще египтяне применяли на малышах устройства, предназначенные для выведения куриных яиц. Впрочем, доказательств своей теории он так и не нашел.

Уход за недоношенными и больными детьми, а также их лечение всерьез стали рассматривать только во Франции XIX века. Появление первого инкубатора датируется 1857 годом, когда профессор Денюс из Бордо изобрел «цинковую колыбель». Речь идет о колыбели, обмотанной изоляционным материалом из шерсти и подвешенной над ванной с горячей водой (3).